Она.
«Её тело было соткано из света, и кожа – жемчужного шёлка, а глаза самые лазурные, прозрачные и глубокие южные моря. И ещё губы… Да! Губы – лепестки вишнёвой розы, чувственные как сама любовь. От неё пахло весной: сирень – густое лазурное небо мая, горный альпийский подснежник – как сама жизнь и возрождение, медовая пыльца на крыльях невесомой бабочки – свобода, как бесконечное пространство цветочных лугов, запах озона после дождя – пробуждение и полёт — и весь этот букет – счастье, любовь, бесконечная любовь!
Она источала её повсюду! Любовь жила в каждой клеточке её тела, в каждом движении, в каждом вдохе и ударе сердца.
Её улыбка всегда дарила надежду тому, кто в ней нуждался, она рассевала тьму вокруг себя. А когда Она шла, никогда ни касалась земли – шаги были бесшумными и лёгкими, как полёт пера и, как самое лёгкое пёрышко, Она парила над землёй.
В ней всегда чувствовалось совершенство и таинственность космоса, его эфир будто наполнял её тело так, как у других это делает вода.
В ней таилась вся сила дающей и отнимающей жизнь природы.
Её дыханию подчинялись ветра, даже самые сильные и неугомонные; её улыбке подчинялось само солнце и согретые его лучами цветы; а глаза повелевали дождями и океанами. Мимолётное движение тонких пальцев извлекало из окружающего нас пространства застывшую в нём музыку, и та звучала сама по себе без каких либо инструментов, двигаясь за её руками.
В том, что нам кажется возрастающим хаосом вселенной, Она могла увидеть порядок более высокой степени, Она могла разгадывать тайны бытия как детские кроссворды. Впрочем, она и сама была одной из таких таен…
От её смеха в пустыни могла зародиться жизнь, а от слез – тропики заливали муссоны; в волосах воздушных и шёлковых мог разгуляться ветер; её прикосновения оживляли всё мёртвое, а улыбка могла рассеять самую непроглядную темноту чёрных дыр и сама Она была воплощением духа вселенной…
И поэтому была слишком хороша для этого мира, но я радуюсь тому, что Она всё-таки жила в нём хоть какое-то время и своим присутствием сделала его лучше».
Человек в чёрном похоронном костюме закончил речь. Всё пришедшие на похороны люди были потрясены его словами и ни смогли ничего добавить, да, в сущности, и добавлять было нечего, и даже священник ни нашелся, что сказать кроме краткой латинской молитвы, произнесённой им скороговоркой, окончившейся словом «аминь», которое знали все и многократным эхом его повторили вслед. Уходя, каждый по старой традиции бросил в могилу горсть земли, людей на похороны пришло так много, что когда все ушли, могильщикам осталось закопать лишь немного.
Трава позже выросшая на Её могиле была мягче и светлее, чем на других, и ветер никогда ни беспокоил этих трав, он дул тише, будто лаская, а в самую пасмурную погоду луч света всегда пробивался сквозь титановые облака, освещая её лицо на могильной плите.
задолбонный
«Её тело было соткано из света, и кожа – жемчужного шёлка, а глаза самые лазурные, прозрачные и глубокие южные моря. И ещё губы… Да! Губы – лепестки вишнёвой розы, чувственные как сама любовь. От неё пахло весной: сирень – густое лазурное небо мая, горный альпийский подснежник – как сама жизнь и возрождение, медовая пыльца на крыльях невесомой бабочки – свобода, как бесконечное пространство цветочных лугов, запах озона после дождя – пробуждение и полёт — и весь этот букет – счастье, любовь, бесконечная любовь!
Она источала её повсюду! Любовь жила в каждой клеточке её тела, в каждом движении, в каждом вдохе и ударе сердца.
Её улыбка всегда дарила надежду тому, кто в ней нуждался, она рассевала тьму вокруг себя. А когда Она шла, никогда ни касалась земли – шаги были бесшумными и лёгкими, как полёт пера и, как самое лёгкое пёрышко, Она парила над землёй.
В ней всегда чувствовалось совершенство и таинственность космоса, его эфир будто наполнял её тело так, как у других это делает вода.
В ней таилась вся сила дающей и отнимающей жизнь природы.
Её дыханию подчинялись ветра, даже самые сильные и неугомонные; её улыбке подчинялось само солнце и согретые его лучами цветы; а глаза повелевали дождями и океанами. Мимолётное движение тонких пальцев извлекало из окружающего нас пространства застывшую в нём музыку, и та звучала сама по себе без каких либо инструментов, двигаясь за её руками.
В том, что нам кажется возрастающим хаосом вселенной, Она могла увидеть порядок более высокой степени, Она могла разгадывать тайны бытия как детские кроссворды. Впрочем, она и сама была одной из таких таен…
От её смеха в пустыни могла зародиться жизнь, а от слез – тропики заливали муссоны; в волосах воздушных и шёлковых мог разгуляться ветер; её прикосновения оживляли всё мёртвое, а улыбка могла рассеять самую непроглядную темноту чёрных дыр и сама Она была воплощением духа вселенной…
И поэтому была слишком хороша для этого мира, но я радуюсь тому, что Она всё-таки жила в нём хоть какое-то время и своим присутствием сделала его лучше».
Человек в чёрном похоронном костюме закончил речь. Всё пришедшие на похороны люди были потрясены его словами и ни смогли ничего добавить, да, в сущности, и добавлять было нечего, и даже священник ни нашелся, что сказать кроме краткой латинской молитвы, произнесённой им скороговоркой, окончившейся словом «аминь», которое знали все и многократным эхом его повторили вслед. Уходя, каждый по старой традиции бросил в могилу горсть земли, людей на похороны пришло так много, что когда все ушли, могильщикам осталось закопать лишь немного.
Трава позже выросшая на Её могиле была мягче и светлее, чем на других, и ветер никогда ни беспокоил этих трав, он дул тише, будто лаская, а в самую пасмурную погоду луч света всегда пробивался сквозь титановые облака, освещая её лицо на могильной плите.
задолбонный
