Версия для печати темы

Нажмите сюда для просмотра этой темы в обычном формате

КСАМ _ Карабах _ Рассказы о Карабахе

Автор: Сабир 14.01.2006, 18:09

Вахидов Бахрам
Карабах


НАЧАЛО


Летом 93 я закончил 6 среднюю школу г.Баку. Была она русскоязычной и располагалась рядом с площадью Азнефть. (здесь и далее названия даны старые Бакинские, иногда просто клички мест). Еще зимой нам объявили - что в связи с большими потерями на фронте армии требуются сержанты, поэтому все кто не поступит в институт пойдут на сержантские курсы. Потом мы узнали, что и в 134 школе, что на Баксовете объявили тоже. В институт тогда можно было поступить или чисто, по своим знаниям или через "блат" - за взятку и знакомство. На "блат" мне рассчитывать не приходилось, папа был инженером в Азхимнефти. Мать армянка - с работы выгнали в 88 году (когда шли армянские погромы) - была без работы и жила фактически в подполье. И хоть мы жили в районе Арменикенда (дословно - Армянская деревня) , и вокруг районы занятые преимущественно Бакинскими армянами быстро пустели. Вместо них приезжали "еразы" - как называли всех азербайджанцев из Армении. Ужасные дикие люди. Большинство из деревни. Говорили, на какой то смеси армянского с азербайджанским. Мы страшно боялись, что кто-то узнает, что мать армянка. Слава Аллаху, она была похожа на русскую. Так, что те немногие азербайджанцы - старожилы не выдавали и не говорили "еразам". А позже когда я был в Армии, уже кто знал, рот закрыл. Местная активистка Народного фронта ("новое" протурецкое течение за национальную независимость) была из старых бакинок и нас прикрывала. Но регулярно навещала и уносила какой то нехитрый подарок, которая мать тайком от отца давала этой женщине.
В 6 школу я попал с неимоверными мучениями. В районе была одна 164 русская школа, но не очень хорошая. Так, что за взятку меня устроили в шестую. Добираться приходилось через весь город, но ничего. Страшно было только в районе вокзала, там в любом переулке могли побить или ограбить. Тем более я не знал азербайджанского языка. А побить могли и за это и за то, что - "зачем по нашей улице ходишь?". Страшнее было только в Крепости. "Крепостные" и порезать могли.
Полгода нам читали лекции. Лекции читал бывший замполит милицейского отделения, который успел повоевать под Агдамом. Толстый, в принципе добродушный дядька. Самое сильное впечатление у него было как их обстреляли свои - Советская Армия. Запустили управляемые снаряды или по ошибке или намеренно упали в наши окопы. Сидит - глаза выпучит и давай рассказывать - мол взлетела дура и носом так поводили и вжиух по ним. Видимо после этого че то в башке у него повернулось и его к нам. А так ничего нормальный. Достали старый стенд с автоматом Калашникова в разрезе и тп. И читал нам, как спасти от атомной угрозы и тп. По советским учебникам 70-х годов. А больше не мог ничего. Строем ходили, песни орали, бегали считай каждый день - бульвар то рядом, фактически через площадь.
Вообщем в институт я не попал и с другими "счастливчиками". Собрали нас в дворе уже неродной школы и в 2 автобуса загрузили и повезли вверх. В казармы Бакинского Мореходного училища им. Кафура Мамедова. При мореходке открыли сержантское пехотное отделение. Учили нас несколько офицеров бывшей Советской Армии, пара боевиков из Народного фронта, был еще профессор (немного чокнутый) по истории Азербайджана. Офицеры почти все были русские. Которые тут жили уже столько лет, куда им ехать, хотя эти дебилы из Народного фронта их жутко не любили. Но терпели.
Рядом с нами учились ребята на "морпехов". Все отличие от нас - что носили якорьки на левом рукаве. А так пехота пехотой. Помню прочли нам курс по минам, по танкам и методам борьбы с ними, как окапываться, по оружию что то. Но автоматы мы не видели. Отрабатывали приемы на макетах. Один раз свозили на стрельбище за Баку. Набили грузовики, Мне повезло - залез в единственный автобус с преподавателем. С нами ехали еще несколько президентских гвардейцев с лейтенантом. Эта гвардия (которая, кстати потом осталась и при Алиеве Гейдаре) была одета в чистую черную форму, а на беретах были чернобелые шашечки. Я такие шашечки видел у английских полицейских по телевизору. То ли скопировали, то ли что - не знаю. Сытые - все длинные (там минимум рост должен быть 180 см). С нами не говорили, сторонились. Приехали на стрельбище - к каждому прикрепили солдата. Тот объяснил мне куда целиться, как мушку совмещать и тп. Только когда я стал рожок подсоединять к автомату. Тот выскользнул и в грязь. Солдат ругался все почистил, сам подсоединил и дал автомат мне. Выстрелил три раза = два попал. Кто то схулиганил и спер несколько дополнительных патронов и видимо поставил на автоматический огонь и выпулил очередью. Поднялся переполох. Ему дали пинка, а лейтенант из гвардейцев сказал. Что покажет как стрелять. Гвардейцы ему постелили какую то тряпку- тот аккуратно лег, картинно прицелился и две очереди вспороли землю метрах в 20-30 от него и в трети от мишени. Мы давай смеяться. Он злиться и потом покрутил что то (как потом понял дальность стрельбы переставил) и наконец мы увидели как от мишени летит что то. Попал. Он довольный такой встает. Наш препод - русский - не помню как звали - дядька лет 50. Ложиться туда же с автоматом и с первой очереди мишень загасил. Встал молча отдал автомат и пошел к автобусу. Надо было видеть как этот лейтенант смотрел на препода. Так бы и убил.

ФРОНТ

Стоял жаркий июль. Мы отучились уже 1,5 месяца. И тут нас взволновало известие, что армяне Агдам взяли. Что тут началось. Агдам это уже крупный город, там жили десятки тысяч людей. Это единственный район, из которого обстреливали Степанакерт. И тут его берут. Агдамцы были ребята крутые - в Баку с ними не связывались. Драчливые были. А тут по ним вдарили - они и удрали. Хотя не все. Месяц Агдам дрался в окружении. Но ладно с Агдамом - тем более армян задержали под Тер тером (севернее Агдама). Нас собрали выдали автоматы и на грузовики и повезли. Куда чего - не знали. Едем и едем - патронов нет. Грузовики неслись как ненормальные. Часа через два проехали Али Байрамлы. Ребята начали говорить что везут наверное в Нахичевань. Хотя та отрезана узкой полоской земли - Кафаном от основного Азербайджана. С юга Нахичевань подпирает Иран, с остальных трех сторон Армения. Прям анклав какой то. Дальше в Сабирабаде нас сгрузили и повели обедать. Потом отдых. Ночевали в столовой. Никаких часовых. С нами был один офицер. Кто такой мы не знали. Не из училищных. Так вот хотя не было часовых - никто не удрал!!!!! Вот так. Потому что бакинцы были, а не "чушки". Те, кто жили в Баку, да и сейчас в России хорошо знает, что такое "Чурка". В Баку их называли "Чушками". Так называли, ту нечисть, которая брала взятки, в ментовской форме совала тебе наркотики в карман и вымогала взятки, оскорбляли (если их больше 2 а ты один) не стыдились ссать на центральных улицах, сидеть на корточках на подоконнике и тп. То есть гниль. И что с них взять.
С утра построили и у него, у офицера этого (капитан он был) списки. Перекличка. И вот я запомнил что нас было 68. А у него в списках значилось 73. Шум поднялся. Ор дикий стоял. Где пятеро. Наши ребята, кто отделенными были, сказали, что кто то в отпуске, кто то по болезни. Скорее всего, откупились сволочи. Так, наверное в Баку и отслужили. Вообщем опять в грузовики. Да и патроны дали. По десять патронов. Руки складываешь и тебе в ладони ссыпают - по горсточке. К вечеру сгрузили нас в местности и повели на позиции. Где мы, что мы - черт его знает. Засунул в окопы. Справа какие то армецы человек 20 и слева ополченцы человек 40. Кстати что солдаты что оолченцы были разновозрастные. Сидим. В принципе жарко. Паримся. Капитан нам сказал, чтоб окопы начали глубже отрывать, а то вся линия была по пояс. Чем копать то? Штыками что ли? Лопаток нет. Так и махнули рукой. От ополченцев узнали, что левее Зангелан, за спиной километрах в 10-20 Иран. Сидим обживаемся. Середина августа. Еду подвозили, и вдруг смотрим армяне появились окапываются. Ополченцы дико возбужденные начали стрелять. А армейцы молчали. То ли патроны берегли то ли опытные. А что стрелять до армян метров 400-500. Кого там увидишь. Окопались они. Тут капитан пришел и говорит - под Физули мол бои - армяне жмут. И потом и мол под Джабраилом тоже. А от нас до Джабраила 3 часа пешком. Мы волнуемся сидим. Кормили кстати хорошо. Капитан даром что народнофронтовец - запасливый оказался и не сука. Не припасал ничего. Нам отдавал. . Тушенка. Ели ее холодную. Поначалу нос воротили, Как же маменькины все сынки. Нет нет в Баку кто то дома был жратву притаскивал домашнюю. Да и столовка была ничего. А тут тушенка - холодная. Огонь боялись разводить. Тот кто посмекалистее был менял тушенку у ополченцев на домашнее. К тем родственники постоянно приезжали приходили. Через пару дней сказали что и Джабраил и Физули пали. Мы волноваться стали если и Кубатлы возьмут - а он на самой границе с Ираном. То нас окружат. На север армяне, на востоке за Зангеланом тоже. Как выбираться то? Вообщем настроение было плохое.
И вот оно. Сначала по нам дали НУРСами. Честно говоря я так думаю, а чем еще. Орудий у армян там не было. Танков не видели и авиации тоже. Ощущение такое сидишь, разговариваешь и тут земля вверх тормашками. Комья земли, все летит и ты летишь. Как то встал на карачики и смотрю окопы разворочены. Ребят не видно. Автомат где то. Я пополз и натолкнулся на просто месиво. Меня рвать. Я назад сзади крики. Я выглянул из окопа смотрю - идут красавцы. С пригибоном человек 50. У нас никто не стреляет. Яо рать - Эрмяни Эрмяни. Мол армяне, армяне идут. Кто то из наших стрелять стал и заткнулся. Армяне открыли огонь и ходу к нашим позициям. И тут вижу бегут наши бегут. Я давай автомат искать. Не нашел. И смотрю армяне ближе. Помирать не хочу. Штык нож на поясе. А я в жизни никого ножом не резал. Побежал. За своими. Они нам в след стрелять. И гнали нас. Убивали. Многих убили. Бежал долго. А бегун я всегда был плохой. Особенно на короткие дистанции. Догнали они нас. Я прикладом в спину получил упал. У меня нож с пояса сорвали. И в кучу сгонять. Вот так попал в плен


Плен.

Согнали нас в кучу. Набралось человек 15-20. Армяне оставили с нами охрану из 6 охранников. Основная масса куда то ушла. Нас через какое то время погнали почему то на запад в сторону Зангелана. Из ребят курсантов нас было половина. Вполголоса переговариваясь между собой выяснили, что часть ребят вроде как ушла. Кто то сказал, что ополченцы не ушли - все остались в окопах. Что с ними стало не знаю, ни одного ополченца в плену не было. Кстати раненые были, но армяне не давали перевязывать гнали и гнали. Когда один парень упал, обессиленный они хотели его пристрелить, потом у них возник спор и четверо наших взяв его за руки за ноги потащили. Быстро стемнело и нас загнали в какое то азербайджанское село. Покинутое жителями. Нас заперли в небольшом домике без окон и с одной дверью. Армяне поставили часового и стали есть. Хотя село видимо было брошено недавно и там явно была еда, нас не кормили. Мы перевязали раненных и стали говорить. Я больше сидел и слушал. Некоторые горячие головы предлагали выбить дверь и всей массой навалиться на охрану. Когда стали считать тех, у кого еще есть силы получилось 8 человек, в том числе и я. Понятно стало, что не правимся, после этого опустились руки и нами овладела апатия. Утром нас наконец накормили дали по полхолодного чурека (это хлеб такой, в России его почему то называют лавашем - хотя лаваш это другое) и воды. У меня злость хлестала из всех щелей. Видимо я или чересчур зло смотрел или все на лице было написано, но я получил сапогом в лицо. Когда я попытался там прошипеть типа мата мне сунули в лицо ствол и что то по-армянски сказали. Потом опять погнали, но уже на север. По дороге встретился газик с которого соскочил "вазген" (так называли армянских солдат или ополченцев) и что то сказал охране. Они начали волноваться. Газик уехал. Они погнали нас. Парень, которого тащили вчера, умер. Армяне дали нам его похоронить. Рыли голыми руками. Руки были просто в кровь. Было обидно и горько. Звали его Рустамом. Фамилии никто не помнил. Пошли дальше, некоторые плакали. Армяне нас не подкалывали. Я все время пытался посчитать - сколько нас - все время сбивался.
Днем прямо на нас выскочил танк и за ним бежала пехота. Охранники начали приветственно орать, махать руками, шапками. Танк остановился и потом рванул к нам. Подлетев к нам, танк сходу развернул пушку и наставил на нас. И тут кто то ахнул и просто сел. Я посмотрел на него, он на меня. И тут до меня начало доходить, что на танке намалеваны не кресты, а полумесяц. То есть танк то наш. Армяне тоже угомонились и стоят обалдевшие. Вот тебе и позиция. Они танк подбить не могут. Танкисты охрану убить не могут. Близко встали, те в мертвом секторе. И мы рядом. Тут наконец подскочила наша пехота. Армяне стали бросать автоматы и подымать руки. Один который не бросил, получил очередь и свалился. Когда ребята посмотрели на нас - оборванных, половина в крови, руки у всех ободранные, они стали этих пятерых армян бить. И забили их насмерть прикладами. Некоторые из пленных пытались остановить, кричали, что те не причем, нормально обращались. Это было бесполезно. Я не кричал......
Потом посадили нас на танк. Те, кто были посильнее и меньше пострадавшие побежали с нашими освободителями. Танк тронулся и мы поехали. Я опять был без автомата. Ехали мы так час. Мне казалось очень медленно. Я заснул.
Проснулся я от криков и выстрелов. Ребята, что бежали за нами залегли и начали стрелять. Я начал сползать с танка. Танк не стрелял. Наверное снарядов не было. Я сполз с танка и пополз от него. Это меня и спасло, потому что танк подбили и он загорелся. Почему он горел? Не знаю, я услышал крики и увидел ребят на броне, которые не могли слезть и горели заживо. Те ребята, которые пытались подскочить к танку и снять горевших упали. Их подстрелили. Перестрелка нарастала. До меня стало доходить, что танк сейчас взорвется. И только до меня это дошло, как по нему дали из гранатомета еще раз. Я потерял сознание.
Очнулся я через какое то время и понял, что меня несут на спине. Я стал спрашивать парня, который меня нес где мы и что мы. А он мне по азербайджански что то отвечает. Я успокоился, что среди своих. Оглянулся и увидел, что рядом идет парень с буквами к на погонах. Курсант значит. Из наших, из сержантской школы. Я ему - Гардаш (брат - по азербайджански) мы где? Он мне так тихо - Бахрам мы у армян. А я его имя не помню. Оглядываюсь - в голове плывет и точно - опять колонна и вокруг армяне с автоматами. Блин опять в плену. И охранник услышал, что мы переговариваемся и сука такая дал кулаком парню, который меня нес. Он со мной упал. Я сполз с него, кое как встал и с тем парнем, курсантом, поднял упавшего. Так втроем поддерживая друг друга дошли до лагеря. Что там творилось. Там были женщины, дети, старики, солдаты пленные. Крик стоял - кричали, плакали, стонали. Такой шум стоял. Мне стало очень плохо. Такая ненависть была. Мы втроем уселись на землю. Курсант спрашивает парня, тот солдатом оказался из тех, что за танком бежали. Солдата звали Али, он был из Ленкорани, курсант оказался Мурадом из Баку. Не из 6-й школы, а из 134-й по моему. Периодически из толпы сидящей вокруг вырывали солдат и женщин. Если некоторые женщины возвращались, в крови, в плаче, в разорванной одежде, то солдат не возвращали. Постоянно слышались то очереди, то одиночные выстрели. От этого можно было сойти с ума.
На вторые сутки к нам подошли трое армян и выдернули Али. Мы с Мурадом вцепились в него и не давали его утащить. Подбежало еще несколько армян и мы получив свою порцию ударов наконец отпустили Али. Больше мы его не видели. Когда мы немного отошли от побоев, стали вспоминать кого из курсантской школы мы видели. Насчитали пятерых, но Мурад сказал, что в колоне по дороге в лагерь, никого из наших , кроме меня он не видел. Значит все погибли там, у танка.
Мимо нас проходили армяне за кем то и я увидел у одного армянина на левой щеке большую родинку. У меня что то щелкнуло в голове. Дело в том, что по линии матери у меня пол родни было бакинские армяне. И у одного брата троюродного, армянина была такая же родинка. Детьми мы часто играли. Звали его Артур. И я этого армянина позвал - Артур. Тот обернулся и зло меня пнув, спросил кто я такой и откуда знаю его имя. Я ему - Артур Аветисов, я твой брат -Бахрам. Он так нагнулся и давай меня разглядывать. И спросил - как твою мать зовут. Я - Анна. А деда - я говорю Егиш. Он обалдел. Постоял и ушел. Мурад на меня смотрит дикими глазами и не понимает.
Через некоторое время Артур вернулся и бросил кусок стекла и тихо так говорит - Бахрам, если придут забирать, попытайся бежать и ушел. Я стекло подобрал и Мураду тихо показал и говорю - Мурад придут меня или тебя забирать будем драться. Он так мне кивает и незаметно показывает штык - нож. Тоже припрятал. Я немного духом воспрял. Сидим. Третьи сутки пошли. Спали попеременно, сторожили друг друга. И вот в мою очередь, когда я спал, я проснулся от звука автоматной очереди. Оглядываюсь и рукой за стекло. Думал за нами пришли. Смотрю - Мурад лежит у него кровь выходит и вокруг несколько мертвых тел. Видимо кто то из армян, просто забавляясь выпустил очередь по людям. Я к Мураду, он молчит, ничего не говорит, глазами сначала хлопал. Потом перестал. Так ничего и не сказал. Я все понял и начал рыдать. Плакать как в детстве....
Потом я тело Мурада обыскал, искал нож. Нож пропал.
Вечером пришел Артур. Я был его готов убить - а он мне бросил хлеба и тихо так говорит - Бахрам мы тебя ночью выведем и отпустим.
Я думаю, а мне тебе веры нет. Будете выводить - убью вас всех, за Мурада, за Али, за всех ребят. Порежу. Злость такая бушевала и ненависть.
Вечером пришел Артур с тремя армянами вывели меня и оглядываясь повели из лагеря. Довели до часового. Артур о чем то по армянски поговорил с часовым. Тот упираться - тогда Артур схватил его и они начали драться. Один из армян, что был с Артуром тоже набросился на часового и орет. Второй стал ругаться с напарником часового, на шум подбежало еще двое армян. Крики шум, я понял, что или сейчас или никогда. Потому сейчас еще кто то придет и побежал. Только я побежал шум и крики прекратились. Но стрелять не стали. Уж не знаю Артур меня в наглую выводил или подкупили часового, а тот заартачился. Не знаю. Кричали по армянски.
Так меня брат вывел из плена. Даже не попращались.


К своим.

Шел к своим. Без оружия, без еды. Сколько у меня было шансов пройти несколько десятков километров до своих. И где они свои. Ясно, что идти нужно на восток. Вообще то еда была, что Артур сунул, но этого хватило на двое суток. Голодный и оборванный я шел пятеро суток. В села боялся заходить, вдруг там армяне. За пять суток ни одного человека, ни армянина, ни азербайджанца. Вокруг степь, днем жарко, ночью холодно. На шестые сутки я от голода готов был сойти с ума. Как ни странно пить совершенно не хотел. Зашел в покинутое село. Мне было уже все равно, на кого я наткнусь. Пошарил в домах, нашел прокисшую сметану, гатых (нечто среднее между творогом и сыром), немного бастурмы (вяленое мясо в перце). Нашел, какой то мешок, сложил туда. Нашел кувшин небольшой, обмотал его тряпками и из колодца достал воды. Вообщем была у меня еда и питье. Достал, какую то одежду, накинул на себя и понес все на себе. Через три дня после села я чуть не нарвался на армян. Два грузовика проехали, не заметив меня на восток. Я понял, что впереди фронт. Одно время была мысль уйти в Иран, но не пошел. Они там со своими азербайджанцами плохо обращаются, а со мной что сделают, с пришлым. Шел, падал, полз, шел опять. Ботинки вдрызг разбил. И вот в один из дней, когда я уже полз, а не шел я услышал топот и крики. Я поднял голову и увидел трех солдат бегущих ко мне. По кокардам на шапках понял, что свои. Они меня, что-то спрашивают, а я ни хрена не понимаю. По азербайджански то плохо говорю. Вообщем занесли меня в окопы. И начали допрашивать. И лейтенант сука, разъевшаяся харя на ломанном русском мне говорит - Ты, мол, армянин, шпион и мы тебя расстреляем. Я на него орать - Что был в плену и что не ему меня судить. Он мне в зубы, я ему в ответ. Тут на меня навалились и избили. Вынесли в траншею. Я им разбитыми губами матом по азербайджански и говорю - Что ж вы суки делаете. Меня армяне били и свои бъют. Через некоторое время притащили мне еды и воды. Эта морда выходит, пытается все у меня вырвать и орет, что меня в МНБ сдаст (аналог КГБ и армейского особого отдела). Ну, тут уже солдаты или поверили или что, за меня начали заступаться. А один командир (взвода как оказался) втихаря меня вывел и пока солдаты с лейтенантом орали друг на друга, говорит - Иди домой и в сторону тыла так машет. Куда пойду. Осень начинается, ботинки разбиты, документов нет. Если не подохну, так в тюрьму засунут, до выяснения. А какое выяснение в это время. Вообщем не пошел никуда. Ребята мне кто чего дал. Одели, обули. Достали автомат. Только с патронами опять жопа. С ботинками проблема вышли. Оказывается этот лейтенант сука, ими (ботинками) особо занимался. Продавал он их. Ему на складе, какие то крохи выдавали. Он кое- что продавал. Ездил в села продавал или армянам. Было и такое. И солдатам своим же продавал. Откуда деньги у солдат - или меняли на что-то или в долг. Мне лично было сказано, что я или сто ширванов (10 или 15 долларов) должен или с голыми ногами. Вообщем должником стал. Патроны шли 2-3 штуки - эмин (ширван и эмин - соответственно 10 000 и 1 000 манатов - деньги национальные). То есть рожок - Ширван. Вот так. Пулеметов в роте было два. Ребята говорили, что один точно армянам продали. Так, что если бы армяне ударили бы по нам... Я часто слышал хвальбу армян, что нам бы волю мы бы в Баку взяли. Как ни горько признавать - если дело как в моей роте было примерно в половине наших частей - то дошли бы до Баку. Взять бы не взяли - гарнизон большой и припасов много.
Наступила осень. Прошел мой день рождения. Никем не отмеченный, ни замеченный, в том числе, и мной. За это время армяне напротив нас появились. Окопались. Сидели напротив друг друга. Иногда они у нас утаскивали ребят. Развлекались как могли. Я не выдержал пошел к комвзвода и начал орать, что мол так нельзя, надо или часовых ставить по всей роте или сразу всех в плен гнать, че время тянуть. Меня он в то время поставил на отделение. Десять ребят, кто откуда, двое кое-как могли говорить на ломаном русском. Через месяц вся рота материлась и говорила на русском. Меня прозвали "Русский". Лейтенант сука время от времени куда-то уезжал с парой солдат и возвращался то с одеждой, то еще с чем. Он жил в шоколаде. У нас комвзвода был нормальный, то ли учитель, то ли мулла. Верующий жутко. Звали мы его все "Мюаллим" (Учитель - аз). Добрый такой дядька лет 40, но совершенно бесхребетный. Начал я свое отделение дрючить. Во-первых, вся наша траншея была углубленная. Во вторых я организовал воровство схрона лейтенанта и мы сперли ботинки. Поменять обувь мы не могли, так как лейтенант сразу же бы просек кто спер. Сошлись с армянами ночью и обменялись - мы им ботинки они нам патроны и лопатки. В-третьих, организовал дежурство в отделении. Если в других подразделениях мирились с тем, что солдат воруют, то у меня за 2 два месяца не сперли ни одного. Ребята тихо мирно поняли, что держаться надо меня. Проблема встала с питанием. Ели чуть ли не траву. Я договорился с одним козлом, который ездил с лейтенантом. Часть ботинок обменяли на еду. Правда лейтенант скоро просек это и пришел ко мне разбираться. Я ему нагло заявил, что не знаю о чем он говорит, о каком воровстве. Он за пистолет, ребята за автоматы и я ему ласково так сказал, что будет выебываться пристрелим. Но я понял, что он меня сожрет. И как то ночью мы устроили перестрелку (фальшивую) и когда эта туша выползла посмотреть, что твориться двое моих его прирезали. В роте все ребята поняли, кто это сделал. Но разборов не было. Что эта падла только не припрятала. И зимнее обмундирование и жратва и деньги. Все поделили и подмазали всех командиров взводов. Одежды хватило всю роту одеть и на обмен осталось. Сколько он натырил.....Ящик водки нашли (кстати нашей Бакинской, хреновая) Водку никому не отдал и своим сказал бутылка пропадет прибью. Отрыли мы себе землянку и житье настало спокойное. Командира роты прислали нового - откуда то с севера - не помню откуда. Меня в штаб батальона вызвали. Настучал видимо кто-то.

Командир батальона. Новый год. Снайпер.

Командир батальона был такой толстый, что убитый комроты с ним казался тростинкой. В звании лейтенант - полковника (подполковник). Со мной говорил исключительно по азербайджански, хотя четко знал, что я не говорю. Поэтому иногда переводчиком выступал то ли начальник штаба, то ли кем он там был. Не знаю. В звании майора. Тоже в нормальном обмундировании. Вопросы были про плен, про Баку, вообще кто я такой. Потом спросили, что я знаю, про смерть лейтенанта. Я так жестко заявил, что прикончили его армяне. Мол, вроде пошли в разведку и, поняв, что утащить лейтенанта не удастся, убили. Комбат с майором переглянулись, но сделали вид, что верят. Комбат майора услал и на неплохом русском мне говорит - А ты что все в курсантах ходишь, тебе сержанта присваиваю. И смотрит так на меня. Я ему - господин лейтенант-полковник, разрешите от всей роты вам подарок сделать. И в мешок полез. Достал ему 10 бутылок водки на стол. У того глаза раскрылись и он мне - Машалла (молодец мол). И мне - И тебе подарок. И дает мне уголки сержантские. Пока я их вертел. Бутылки исчезли. Комбат встает такой довольный и опять по азербайджански - Иди служи и т.п. Я ему - Баш уста (Слушаюсь), разворот через плечо. Вышел и такой меня колотун взял. Ноги трясутся. Меня ведь оттуда могли прямо в тюрьму отправить. Вот так, считай за взятку, и отмазался.
Жалею ли о том, что приказал (фактически приказал) убить того лейтенанта - нет, не жалею. Никаких угрызений совести. Эта мразь, которая жрала и пила за счет меня, и еще нескольких десятков человек, жить недостойна.
Хотя чем комбат лучше.....
Вернулся я в роту. Прошел месяц. Декабрь, снег пошел. Надо сказать, что за все 17 лет в Баку я видел снег раза два. Выпадал он на сутки двое и все. А тут земля промерзла все белое. Армяне угомонились. Единственное развлечение было перекрикивание и ругань. Все стандартно - кто там чью маму ебал и тп. Все Вообщем то тихо. И тут у армян снайпер завелся. Работал так - за сутки 2-3 клал. У нас даже касок нет. Я в ужас пришел. Скрывайся не скрывайся - дойдет до моих очередь. Ничего не помогало. Как не укрывались, он сука свою норму делал. И завел падла моду - под конец дня орет - Эй турки, спите спокойно стрелять не буду больше. Издевался гад. Нервы у нового комроты сдали и он с комбатом связался по рации и попросил помощи тот, сказал будет. Через день и комроты и мой комвзвода были убиты. Как мне рассказывали, он их снял, когда они бежали по траншее одного за другим. Значит мастер. Меня сделали комвзвода, комвзвода-2 стал комроты. За неделю эта сволочь (снайпер) снял четверть роты - 23 человека. У нас трупы забирать не успевали. Солдаты были на грани бунта. Я в землянки заходил, успокаивал, сказал, что завтра ночью полезем к армянам. Достанем гада. И вот днем сижу, нервничаю, прикидываю, что и как перед атакой. Ко мне подводят парня, странный такой. Я так смотрю и новый комроты Тогрул, мне говорит - вот снайпера прислали. Я так на них смотрю и думаю - что тут дуэли устраивать будут. Ну новый снайпер ушел. Я к своим, - атака отменяется - наш снайпер пришел. Двое суток я его не видел. За это время армянин еще 4 снял. Причем одного из моего взвода. Я не выдержал, пошел снайпера искать - морду ему набить. И тут эта скатина мне навстречу и радостно так - все, мол, убил я его. Я так недоверчиво на него смотрю. Он мне гордо - это мой восемнадцатый. Ну, поздравил я его. Он стоит, курит, говорит со мной, хвастается. Бакинец мол. Разговорились мы с ним. И тут на моих глазах его убивают. Пуля попала в голову, тот покачнулся и упал. Я пригнулся и тут крик - Эй турки, я вас всех еб..... Тут я не выдержал и начал орать вперемешку с матом. Вообщем сказал ему, что если еще одного убьет я всех положу, но до него доберусь и яйца на кулак наматаю. Мол мамой клянусь. Не знаю, поверил нет. Но ушел он. Перестал работать. Скорее всего, понял, что раз снайпера по его душу прислали завтра могут еще что то придумать и ушел.
Однажды слышим у армян шум крики гам. Думаем что такое. Двое суток крики выстрелы даже вверх. Мы давай думать - может они что то взяли. Кричим им, что случилось. Они нам - Турки, с Новым годом. Я и забыл. У азербайджанцев Новый год - Новруз Байрам - отмечается в марте. Но в моей семье отмечали и обычный Новый год и Новруз Байрам тоже. И так мне обидно стало. Вспомнил, что год назад дома справлял с родителями. Пошел к своим выбрал трех ребят посильнее, половчее и сказал, завтра пойдем в разведку. Они напьются и расслабятся. Пойдем ребятам хоть еды достанем. Так и сделали. Днем засекли, где примерно часовые стоят. Поползли. План был такой. Я с Ровшаном (парень один из Маштагов был, почти Баку) ползем к часовому у штабного блиндажа, а Ильяс с Эмином ко второму часовому. Они его снимают и назад. Мы снимаем часового, в блиндаж берем все, что можем, кидаем гранату и ходу назад. Ильяс с Эмином прикроют, если что. И на всякий случай приметил воронку, которая была практически посередине между позициями, но ближе к армянам. Если, что заляжем там.
Было все нормально и часовые нас не засекли, хотя как на белом черные точки не засечь - не знаю. Повезло. На этом наше везение кончилось. Мы с Ровшаном сняли своего часового. Причем Ровшан его схватил, а я просто дал ножом ему под вздох. И он не пикнул, просто кулем обмяк. Мы его аккуратно уложили. Надо было торопиться. Если б кто-то вылез и засек бы нас - нам хана. А из блиндажа шум идет, лей-пей на полном ходу. Ровшан выбил дверь и вскочил в блиндаж и я за ним. А армяне решили, что мы свои их разыгрываем - хохочут. Ровшан им что-то по азербайджански, у них лица вытянулись. Я им добавляю - Всех положим, если шевельнетесь. Ровшан давай все со стола сгребать в мешки, которые мы с собой захватили. Я все думаю - успеем или нет. И тут выстрелы крики. Видимо что-то у Ильяса и Эмина не пошло. Я Ровшану - Уходим. Он за дверь и я к ней, выскочил и гранату туда метнул. Взрыв мы ходу, я Ровшану кричу - К воронке. Заскочили в нее и залегли - смотрим. Армяне носятся, наши тоже. Лежим. Рассвело, холодно ужас. Слышу булькает рядом - смотрю Ровшан из бутылки глотает. Я ему по башке дал и бутылку отобрал - он мне говорит - Холодно. Лежим. Спина к спине греемся. Смотрим. Если армяне поймут, что мы тут сидим......
Досидели до ночи и уползли к своим. А нас там уже списали. Радости было.
Но Ильяс с Эмином не вернулись.

Ранение.

Тихо мирно прожили январь. За это время армяне делали попытки сбить нас с позиций. Один раз закончилось просто стрельбой, второй раз они силой до взвода практически прорвались к нашим позициям. Я своим приказал не стрелять и ждать. И вот когда вазгены были метрах в 20 мы открыли огонь. Положили практически всех. Никто не ушел. Ночью я кричал армянам, что готов обменять трупы на Ильяса с Эмином. Через ночь обмен состоялся. Я заметил, что над телом Эмина издевались. Я на глазах у армян взял нож и начал его втыкать в трупы армян. На меня что-то нашло. Крики поднялись, чуть не перестрелка. Еле меня успокоили. Потом себя ругал - ведь могли всех нас положить. Обмен совершили два наших тела на их порядка десяти. Остальные тела мы позже обменяли на обмундирование и еду. Меня на обмен не пустили. Побоялись, вдруг опять выкину.
В конце января ко мне в землянку примчался солдат и сказал, что от армян на наши позиции прорывается танк. Я выскочил и побежал к месту, куда шел танк. Рядом оказался Ровшан и показал мне вперед. Я пригляделся и увидел, что от наших окопов ползет паренек. Чего он хотел и вдруг от паренька отделился какой то предмет и полетел к танку. Раздался взрыв, а танк прибавил ходу и проехал по тому месту, где лежал паренек......
Позже думал, что хотел парень? Что он фильмов насмотрелся? С одной стороны было глупо надеяться подбить танк связкой лимонок (у нас других не было), с другой нужно мужество, чтобы с гранатами полезть на танк.
Дошел танк к нашим позициям и стал делать страшное, он начал разворачивать траншею. Гоня и давя в ней моих ребят. Ровшан начал ругаться и кричит мне - Это же наш танк. Я обалдел. Ровшан вскочил на броню танка и начал прикладом долбить в люк. Танк замер, люк открылся. Ровшан начал по азербайджански орать туда. И вдруг вспышка - Ровшан слетает с танка и в землю. Люк захлопнулся прежде чем я успел выстрелить. Но я все равно выпустил две очереди. Я знал, что во втором взводе есть гранатомет (трофейный ребята утащили у армян в одной из вылазок). Из него по танку дали, но промахнулись. Из танка дали по позиции гранатометчика и задним ходом пошел назад, к армянам. Из гранатомета дали еще раз, но опять промазали. Так танк и ушел.
Я тело Ровшана стащил вниз. Лица практически не было.
В результате этой атаки в моем взводе не стало семнадцати ребят. Армяне посчитались с нами за свой взвод.
Меня с раненными отправили в госпиталь. Я был контужен и каким то образом словил осколок.

Госпиталь. Дом. Возвращение.

Меня и еще человек 5 раненных направили в больницу в Имишлах. Ужасное место, уходу никакого, персонал злой, ленивый. Собрал я группу бакинцев. Пошли к главврачу и потребовали отправить в Баку. Она отказалась. Тогда мы взяли у нее справки и решили своим ходом добираться до Баку. Два дня пара ребят ходила в город и искала попутку. Наконец нашли мужика, который согласился нас подхватить до Али Байрамлы. Не буду описывать всех мучений как мы ехали до Баку.
Дома конечно дикая радость. Родителям оказывается сказали, что пропал без вести. Несколько дней сидел на телефоне, обзванивал знакомых и родственников ребят, кто погиб. Сколько горя я принес своими звонками.....
Дома валялся до середины марта. Все вроде бы зажило. Раз в неделю в две приходили из военкомата, больницы, милиции. Проверяли меня и т.п. В город пару раз, уже под конец удалось выйти. Баку жил так как будто никакой войны не было. В городе появилась какая то городская военная полиция. Ходили такие рожи в песчаной военной форме (турецкой) без оружия, группами по 6-8 человек. Никого не трогали, драк не разнимали, зачем они были нужны. Еще одна кормушка для откупившихся от фронта. В первый раз вышел в своей военной форме, тут же прицепился смешанный патруль из ментов и армейцев. Старший группы был сержантом. Мы с ним познакомились. Они меня за свой счет (точнее за счет хозяина чайханы) сводили в чайхану. Поговорили. Сержант оказался из фронтовых. Сказал, что был под Кельбаджаром. Потом его перебросили в Баку на инструкторскую должность, формировал маршевые роты. Из его рассказов понял, что воровство с патронами и одеждой было и там.
В марте прошел медкомиссию и был направлен обратно. Точнее я сам попросился. Обратно добирался на армейских попутках. Где-то пешком.
В роте нашел много изменений. Из тех, кого знал, осталось очень мало. Принял свой бывший взвод, в нем меньше половины, тех, кто меня знал.
Начал заново привыкать ко всему этому. Пошел к командиру роты и так между прочим сказал, что неплохо бы к второй линии обороны ходы сообщения прорыть. Он мне ответил в том смысле - Много вас умных.
Я плюнул на его слова и заставил своих прорыть два хода сообщения.
Был уже месяц май-июнь. Не помню точно. Жарко было. С едой стало более менее прилично. С патронами тоже. И мне солдаты сказали, что в соседней роте (слева стояла 1 рота батальона, справа 2 рота, мы считались третьей - усиленной) получили каски. Я пошел к комроты, он уехал с солдатами. Приехал и рассказал мне и Нусрету (командиру второго взвода), какой мухлеж с касками. Положено было роте 75 штук. Его заставили расписаться за сто. А на руки выдали 70 штук (на число реальных бойцов). Вот так. И так во всем. Каски я своих заставил носить всех. Добился, чтобы мой взвод ходил только в касках, чтоб было так же естественным, как застегнутая ширинка. И тут пришлось немного поработать кулаками. Те новенькие, что меня мало знали, начали свой гонор показывать. Пару раз в зубы, кого то избил и все стали шелковыми. Были случаи, когда слова не доходили. А одного дебила, который сказал, что меня пристрелит, мои "старички" сами избили и сказали, что на лоскуты пустят, если со мной что

Автор: Айтан 15.01.2006, 11:26

отличная история!
побольше нам таких парней!
и поменьше таких сволочей, что всю нацию продают за паршивые деньги
с нетерпением жду продолжения!

Автор: Терпеливый 16.01.2006, 06:34

QUOTE(Сабир @ Jan 14 2006, 08:09 PM) *

Вахидов Бахрам
Карабах
НАЧАЛО


В принципе все наладилось. Муслима отправил в штаб батальона. Что с ним было дальше не знаю.
Но через пару дней трое остальных - "тихих" лезгин ушли к армянам. Оглушили часового и ушли. Ночью. С утра командир батальона наорал на меня, понизил в звании до сержанта и снял с роты.
Продолжение следует…………





Откуда этот рассказ?


Из этого рассказа,мужественны образ армянина, а местами и правильный образ рисуется.И в конце рознь среди азербайджанцев приподносится.

И менно поэтому,интересно кто это рассказывал.

Автор: Сабир 16.01.2006, 09:10

QUOTE(Терпеливый @ Jan 16 2006, 08:34 AM) *

Откуда этот рассказ?
Из этого рассказа,мужественны образ армянина, а местами и правильный образ рисуется.И в конце рознь среди азербайджанцев приподносится.

И менно поэтому,интересно кто это рассказывал.


Не нравиться читать о минусах?

Вахидов Бахрам
Карабах
Часть вторая


Восстановление в должности.

Прошла неделя. Стоял по моему уже сентябрь месяц. День был похож на все другие. Я хандрил и чувствовал себя хреново. И опять появилось это неприятное чувство. Я списывал на свое физическое состояние, о чем потом жалел.
Армяне атаковали роту Ахмеда. Мы поддерживали роту Ахмеда фланговым огнем, но армяне прорвались к траншее. Там пошла рукопашная. Ко мне заявились Джамшид с Вагифом и заявили, что соседний с Вагифовым взвод из роты Ахмеда снялся и ушел по траншеи. Я так понял взвод пошел своих выручать. Оставил Джамшида за себя, я приказал ему растянуть второй и третьи взводы по всей длине ротной обороны. Вагифа и его взвод я поднял и повел на позиции Ахмеда.
Я остановился и пропустил взвод, приказав Вагифу идти дальше. Задержав последнее отделение я приказал Кямилю (это было его отделение) занять позицию здесь. Эта задержка возможно нас и спасла. Дело в том, что по моему примеру в роте Ахмеда. Да и в третьей роте прорыли ходы сообщения ко второй позиции. И вот армяне были не дураки они как раз засели там. Пропустив Вагифа с ребятами они ударили им в тыл. Если бы я не остановил отделение, потери были бы тяжелыми. Началась драка, кровавая и беспощадная. Армян было примерно столько же сколько и нас. Я получил удар по лицу и отлетел к стене окопа. И тут я увидел такое большое дуло, которое вместе со штыком смотрело мне в лицо. Вся эта хрень, что пишут - типа перед глазами пролетела вся жизнь и т.п. Так вот ничего не было. Было страшное желание жить. Да я умру когда нибудь, но не здесь и не сейчас. Я смотрел на это дуло и хотел жить. И тут на армянина сбоку набросился наш солдат. Он спас мне жизнь. Армянин с ним отлетели от меня. Я рванул влево и по месту где я был и чуть правее прошила очередь. Я начал рвать кобуру и когда вазген прикончив моего спасителя развернулся ко мне, я выпустил в него всю обойму. Наши покончили с армянами. Я оставил остатки отделения с прежней задачей и рванул дальше. В этот момент я увидел как солдаты из Ахмедовой роты побежали из траншеи. Я тут же послал связного к Джамшиду, чтобы он привел второй взвод. Дело было очень плохо. Вокруг неслись хрипы, мат, шла драка и перестрелка. Я ввязался в драку. Через какое то время армяне начали отходить. И вдруг минометный обстрел. Грамотно поставленный он отсек нас от армян, позволив им отойти. Раньше минометов не было. Мои ребята оставленные в роте пытались как то отступающих положить, но не сильно преуспели.
Результаты их атаки были плачевные. Наши потери превысили их. Рота Ахмеда потеряла убитыми, раненными и убежавшими порядка 50 человек. Фактически рота была разбита. Ахмед был ранен. Моя рота потеряла около 20 человек. Армян в окопах осталось несколько десятков, но в общем результат был в их пользу. Ахмед связался с комбатом и доложил обстановку. Он упомянул, что без моей помощи его рота не выдержала бы и отступила. Комбат передал, что я снова на роте. Но все равно в звании сержанта.
В той рукопашной погиб Кямиль, Вагифу распороли руку штыком, но он отказался ехать в госпиталь.
Я был в ярости. Как могло случиться так, что днем армяне смогли подобраться к нашим позициям и атаковать. Все оказалось просто. Часовые видимо заснули. Мой часовой пока разобрался, пока взвод развернулся и т.д. Скорее всего, армяне умудрились ночью подойти и уже с рассветом атаковать. Если бы они атаковали ночью, положили бы всех. Но и так крови нам пустили не мало.

Пленные.

Противник как сошел с ума, каждую ночь были какие то перестрелки. Днем минометный обстрел. Комбат орал на меня и других комроты, что перемирие и т.п. А какое нахрен тут перемирие. Я решил взять языка, чтобы понять причину активности армян.
Ночью мои разведчики притащили мне двух пленных. На мой вопрос - зачем столько, ответили. Что нарвались на разводящих. Им (нашим) повезло, что смогли, не поднимая шума положить армян и взять пленных.
Я начал допрашивать пленных. Один практически сразу раскололся. Оказался армянин из Кафана. Причем призывник. Для меня это была неприятная новость. Да мы знали, что были армяне из Армении добровольцы, но чтобы уже призывники пошли. Второй молчал и на все мои вопросы отвечал матом. Он сильно меня достал. Единственное, что сказал - что карабахский армянин. Ни имени, ни откуда он не сказал. Честно говоря, вызвал уважение. На мою угрозу, что будем резать второго, пока он не заговорит, карабахец ответил, что ему плевать. Я понял, что ничего не добьюсь. Призывник сказал, что батальон напротив нас был сменен другим, более опытным и пополненным призывниками. Я отправил пленных в штаб. Но когда конвоиры вернулись - сказали, что карабахец убит при попытке к бегству. Я сразу не поверил и заподозрил, что солдаты просто его пристрелили. Только после моего мата и прямого обвинения в убийстве, солдаты рассказали всю правду. Пленного убил комбат. Стал карабахца допрашивать, тот его послал. Комбат взял и убил просто. Честно говорю, мне было неприятно. Карабахец был солдатом, настоящим. Ну не достоин был погибнуть так. И от чьих рук. Он должен был погибнуть в бою. А такая смерть....

Самед. Нападение на штаб. Засада.

После той атаки ко мне в землянку заявился Джамшид с каким-то парнем. Сказал. Что зовут его Самед и он будет при мне. На мой вопрос - Нахрена? Джамшидо долго путано говорил. Я слушал, слушал, надоело. Говорю ему -Прямо скажи. Телохранителся ставишь. Джамшид кивает и вдруг горячо, срываясь на азербайджанский говорит, что меня могли убить, а если за мной приглядит Самед, то по дури не погибну. Я усмехнулся. Ладно говорю, а он не твой родственник. Джамшид аж обиделся. Я выпроводил Джамшида, поблагодарил. На самом деле мне был нужен - связной, да и просто кто был бы рядом. Начал расспрашивать у Самеда - кто он, откуда, как давно воют, че вообще думает. Самед оказался из Насосной (небольшой городок, бывшая авиабаза Советской армии на север от Сумгаита километров 30-40). Неплохо говорил по русски, хоть и неправильно. Воевал уже долго. Был ранен и после ранения попал в мою роту. Говорили мы с ним не один день. Хороший парень. Невеста его ждала. Он даже фотку ее таскал. Обычная девушка, но видно любил он ее сильно. Говорили с ним честно открыто. Отвык от этого. Как то предложил ему на отделение пойти - он отказался. Обижаться стал, мол, что плохо мне с ним что ли. Я ему - Боишься. Так обиделся и оскорбился. День молчал, не разговаривал со мной. Поговорил с солдатами, про Самеда хорошие отзывы. Раненного вытащил,под огнем, не струсил. Молодец парень. Лет ему было 22. Честно говоря - разгрузил меня немного, в плане того. Что бегать не надо было. И потом как то спокойнее стало, что если что есть кто прикроет.

Нападение на штаб.

В один из дней у меня пропала связь с батальонам. Я орал на радита, тот клялся что рация в порядке. Послал Самеда к Ахмеду в роту. Тот возвращается - связи нет. Я стал дергаться. Далее Самед вернулся от моего тезки (комроты -3) нет связи. Я до полудня подождал, нет связи. Послать связного не захотел. Появилось опять то неприятное чувство. Пошли к тезке с Ахмедом - стали втроем решать что делать. Порешили на том, что я со взводом пойду к штабу проверить - мало ли что. Хотя ребята предлагали послать просто связных. Я их переубедил. Выбрал свой любимый второй взвод и пошли. Шли осторожно я выслал дозоры вперед и по бокам. В дозоры поставил наиболее опытных ребят. Когда шли туда орал на ребят, чтоб дистанцию держали. Когда до села, где располагался штаб батальона осталось около километра, засекли дымы. Растянул в цепь и выслал разведку. Метрах в трехсот от села залегли. Разведчики вернулись и доложили, что живых на окраинах нет. Следы боя и трупы. Начали продвигать в село. Я на дорогу посадил полотделения на всякий случай. Село было пустое, жители ушли давно. Попадались трупы наших солдат. Похоже нападение было внезапным. Армяне могли быть еще здесь. Ни одного трупа нападавших не видел. Подошли к зданиям, где был штаб и тут повстречали наших. Эти дебилы чуть не открыли по нам огонь. Солдаты были испуганны. Ни одного офицера и сержанта. По сбивчивым рассказам понял, что на штаб напали на рассвете, вырезав часовых. Число нападавших называли около сотни. Я не верил. Такая крупная группа противника пройти не могла, она должна была где то прорваться и мы бы слышали бой тогда. Зашли в дом, где был кабинет комбата, внутри гарь, никого нет, все перевернуто. Тут входит лейтенант, командир взвода управления. Усталый, но спокойный. Меня помню, поразило его спокойствие. Представился ему. Начали разговор, лейтенант рассказал, что напали на них опытные люди. Как он думал не больше десятка. Часть отвлекала стрельбой солдат, вторая прорвалась сюда. Комбат, жирная тварь, удрала на грузовике. Начштаба ушел (убежал) сам, один грузовик набитый спятившими от страха людьми подбили и расстреляли. Здесь сказал лейтенант, обведя рукой комнату, они побывали. Сам видишь, что осталось. Меня прошиб пот, значит все позиции батальона и как минимум соседних батальонов известны армянам. Ну они конечно и так в принципе известны. Но тут все на блюдечке. Мать перемать. Я смотрю на него, он на меня. Ладно, говорит, иди сержант. Может тебе хоть отделение оставить? Зачем? Им тут делать нечего.
Вышел я оттуда собрал своих и обратно. Кто то заикнулся об отдыхе. Я наорал. Блядь какой тут отдых, среди трупов и гари.

Засада.

Пошли. Идем и мне все свербит - Растяни в цепь. И только я повернулся к Джафару (комвзвода -2), чтобы отдать приказ, как меня что то отвлекло. Я завертел башкой, я не мог понять в чем дело. И вдруг повинуясь какому то инстинкту, заорав ложись - я просто рухнул на землю. В этот же момент раздался грохот очередей. Мои солдаты, кто успел среагировать на мой крик и движение упал со мной, кто то уже валился мертвый или раненный. Я даже не понял откуда стреляли. А нас прижимали умело к земле. Прострачивая лежащих. Нас просто избивали. И вдруг Самед лежащий рядом, что то начал орать и показывать вперед и вправо. Он первый засек этих сволочей и первым открыл огонь. Джамшид в нем не ошибся. Настоящий солдат. Я к Джафару и с матом ору - Бери отделение и обойди его с фланга. Быстро бля. - Я заорал увидев его замешательство. И тут этот бала вскакивает. Его срезали. Твою душу. Я к Самеду. Самед выполняй и ползком ползком мать вашу. Самед уполз. Я ору - Огонь падлы огонь вправо. Не лежать как сукам, прятаться. По мне дали очередью. Я за труп Джафара. Лежу на нем. Бью короткими очередями и в мозге одна мылсь - Где Самед. Где эта шалава. Мне сейчас всех положат. Крики, грохот. И вот для меня настал момент, когда я был готов встать и рвануть к этим огонькам, которые несли смерть, чтобы заставить их молчать. И тут разрыв гранаты и фигурки. Там все смешалась. Я опять заорал - не стрелять ат баласы. За мной быстро и рванул туда. Подскочили - Самед молодец - хорошо сработал. Лежат пять красавцев в такой камуфляжке. Я таких не видел. Не нашенская, и не турецкая. Непонятно чья. И рожи такие загорелые. Все мертвые. Я их обыскивать. Карты и какие то документы нашего батальона. На них ни одного клочка бумаги. Кто они? Понятно армяне. Я начал подсчитывать потери. Разогнал толпу, в которую быстро превратился мой взвод, столпившись у трупов.
Несмотря на мои опасения потери в убитых были небольшие. Шестеро, из них двое ребят из передового дозора. Как эти заразы прошли не заметив. Ведь рядом прошли. Тою мать учишь учишь. Мои грехи, за которые ответили эти ребята. За мои ошибки люди заплатили собой. Погано стало.
Пришел в себя о того, что меня держат. Припадок случился. Да спекся ты Бахрам. Готовый псих.
Спрашиваю раненных сколько, говорят четверо. Я думаю мало что-то. Смотрю а некоторые уже перевязываются, некоторые даже не перевязываются. Твою душу. Не хотят в тыл. Вот так. Уже солдаты, уже гордость, уже в тыл не хотят. Не хотят, чтобы другие парни за них лямку тянули.
Вообщем за здорово живешь отдал отделение. Отправил раненных и убитых обратно. С остатками взвода пошел на позиции. И тут как меня толкнет. Я разворачиваюсь и говорю - Благодарю за службу ребята и давай Самеда обнимать и всем ребятам руки пожал. Они прибалдели, потом заулыбались. Надо было и ребят отблагодарить и настроение поднять. Вот тут мне стало горько. Нечем мне их отблагодарить, не наград им не дадут, ни даже куска лишнего хлеба нет. В горле ком стоит.
Ну что ж за жизнь блядская. Ну почему я не могу ребят, за свою Родину сражающихся наградить, чем-то отметить. Их чуть что и убьют и обосрут, и все свалят. А эта падла жирная, жрет и война ему как малина. И награды и к полковнику приставили. Комбат называется. Сука...
Вернулись мои из батальона. Сказали, что сука вернулся с своим подсученышем и щеки дуют. Мне благодарность передали. Мол все украденное вернули. Не украденное, а захваченное. И попеняли мне еще суки, что мол не всех убил, что диверсантов больше было. Я потом думал. А могли ли пятеро устроить такой шухер. Могли. Могли напугать и разбить с полсотни тыловых. Могли если бы были волкодавами. А они и были. И я по дури со своим взводом налетевший на них и отдавший, считая раненных, по двух за каждого.
Мне опять повезло. Молитвы моей матери мне помогали.
А комбат падла и медальку получил. Потом уже после моего ранения. За мой взвод , того лейтенанта и меня. Ну молодец что сказать, герой бля. Наверное он один с автоматом на брюхе носился и гасил сотню армян, посмевших напасть на его штаб. Боевой бля камандыр. А подсученыш его, начштаба, наверное патроны подносил.
Суки....

http://artofwar.ru/w/wahidow_b/

Автор: Терпеливый 16.01.2006, 13:39

Сабир оставьте при себе свои догадки!
Если бы я написал,что ненравится,то мог ли бы написать.А так просьба,воздерживатся от догадог,тем более в слух, а ещё тем более что это не соответствует действительности.


Я всего лишь спросил откуда инфа,тем более образ армянина, почти из него, храброго солдата сделали.
Ладно,бабалыгы оз бойнуна.


Автор: Амир 16.01.2006, 14:20

В рассказе же написано что мамка его армянкой была. А спас из плена троюрдный брат армянин. А рознь была и это правда. Я честно говоря о лезгинах слышал нечто подобное, но чтоб ТАКОЕ.......это уже каюк.
Кстати по-моему на этом форуме везде говориться что все мы азербайджанцы и т.д и т.п. Вот вам пример азербайджанца. Правда наполовину армянина, но таких много среди нас. И лезгины тоже азербайджанцы. Ничего что предателями оказались но все равно азербайджанцы. Чему тогда удивляться? Мы же все азербайджанцы. dry.gif

Автор: Самир 16.01.2006, 15:04

Кто сказал, что лезгины предатели? Чушь полная! Достаточно вспомнить гусарский батальон, полностью погибший (ни один не покинул боя) из-за безграмотности в военном деле командира-азербайджанца... Лезгины народ-воин!

Автор: Амир 16.01.2006, 15:21

Значит лезгины были какие-то неправильные biggrin.gif
кстати что ты подразумеваешь под командиром-азербайджанцем..............? Мы ведь все азербайджанцы, ты забыл? huh.gif Этим командиром мог быть и лезгин - азербайджанец

Автор: Самир 16.01.2006, 16:42

Да, я азербайджанец. Под тем "азербайджанцем" я имел ввиду, что он был не лезгином, потому что лезгин вообще мало допускают к гос. должностям...

Автор: Сабир 16.01.2006, 17:09

Терпеливый

QUOTE
Сабир оставьте при себе свои догадки!


При чём тут догадки! Я спросил и уже ваше дело писать или нет ответ.


QUOTE(Самир @ Jan 16 2006, 06:42 PM) *

потому что лезгин вообще мало допускают к гос. должностям...


Министр обороны Сафар Абиев по национальности лезгин

Автор: J-HOON 16.01.2006, 19:55

Сабир и Терпеливый, легче писать друг другу по ЛС. За офф-топ буду рейтингом наказывать. smile.gif

Автор: Turkazad 16.01.2006, 21:53

QUOTE(J-HOON @ Jan 16 2006, 09:55 PM) *

Сабир и Терпеливый, легче писать друг другу по ЛС. За офф-топ буду рейтингом наказывать. smile.gif



А Джейхун муаллим повысь мне рейтинг как супер звезде на 10%, ай джан прошу да!

Сам попросил. Бан на 3 дня. (J-HOON)

Автор: Терпеливый 17.01.2006, 04:50

QUOTE(Самир @ Jan 16 2006, 06:42 PM) *

Да, я азербайджанец. Под тем "азербайджанцем" я имел ввиду, что он был не лезгином, потому что лезгин вообще мало допускают к гос. должностям...




на 80% высшие чины азери армии,состоят из азербайджанцев-лезгин.
Я также знаю что такие разговоры вели некоторые болваны.Как можно жить в Азербайджане и говорить,что это не моя война.Тогда бегом марш из страны трус!
Это была армянская пропаганда, которая продолжается до сих пор и на которую клуют недальновидны и вообще ....... люди.

Без азербайджана любой этнос со временем ассемилируется.Наша страна Азербайджан и мы все азербайджанцы! Азербайджанизма ешг осун!

Автор: Сабир 17.01.2006, 08:53

Эминбейли Эмин

Журналист на войне

Родился в 1955 году в городе Агдам. Закончил филологический факультет Азербайджанского государственного университета. Начал работу в газете «Баку». С января 1991 года по сей день — учредитель независимой газеты «7 гюн» («7 дней»).

Я родом из Агдамского района, но в начале карабахского конфликта жил и работал в Баку. Естественно, я очень интересовался развитием событий и часто ездил в зону конфликта. Скоро я почувствовал, что у меня появилась некая внутренняя потребность постоянно находиться там. А для этого надо было либо записаться добровольцем в один из отрядов самообороны, либо стать военным репортером. Я выбрал второе. Используя свои личные каналы, добился встречи с тогдашним министром внутренних дел Искандером Гамидовым и попросил дать мне оператора. И. Гамидов прикрепил ко мне офицера отдела общественных связей МВД по имени Гюндуз. Таким образом, я начал работу в зоне конфликта в качестве репортера МВД. Но стоило нам снять несколько боев, как мне пришлось отказаться от оператора. Дело в том, что я рвался в самую гущу событий, а оператор не хотел лезть под пули. А однажды мы договорились с армянским командиром о проведении съемок в Ханкенди (Степанакерте), но оператор наотрез отказался поехать туда. После этого случая я стал снимать сам.

Откровенно говоря, для меня не представляло большой сложности собирать информацию в зоне боевых действий. Наоборот, военные сами оказывали мне всяческое содействие. Они очень уважали журналистов, которые не боялись с ними находиться в окопах и делить кусок хлеба. Конечно, первое время эти воинские части были сформированы не на уровне Министерства обороны, а как батальоны самообороны. И этим батальонам обычно присваивались имена их командиров. В это время я объезжал Агдамский, Агдеринский (Мардакертский), Тертерский, Кельбаджарский районы, встречался с командирами батальонов самообороны, спрашивал разрешение на съемки боев. Они с удовольствием встречали журналиста, стремящегося сделать репортаж непосредственно в боевой обстановке, потому что большинство столичных корреспондентов в то время ограничивали свою командировку лишь встречей с районным руководством.

Несмотря на желание писать о войне, мои познания в этой области были невелики и ограничивались в основном документальными фильмами и рассказами участников второй мировой войны. Но уже после наблюдения воочию за первыми боями мое представление об этом было полностью перевернуто. С первыми ужасами войны я столкнулся при освобождении азербайджанской армией города Агдере (Мардакерта). Армяне защищались до конца и покинули город с боем. Большинство армянского населения вышло вместе с воинами. Тогда помимо боевых сцен я провел съемки в нескольких оставленных квартирах. И чисто по-человечески на это было тяжело смотреть. Возможно, это чувство покажется странным воевавшим солдатам. Представьте себе, в одной части дома собраны продовольственные запасы на зиму, в другой — развешано постиранное белье младенцев. Даже чайник на плите еще был теплый. Тяжело осознавалось, как круто война перевернула судьбы людей. За пять минут они лишились теплого очага, который создавали годами.


Я начал свой рассказ с Агдере (Мардакерта), потому что тогда там шли наиболее ожесточенные столкновения. Я снимал бои вокруг сел Ванг и Дрымбон. Съемки имели и другое значение. Воюющие солдаты, увидев направленную на себя камеру, воодушевлялись в десятки раз. Наверное, думали, что их покажут по телевизору. Но моей целью отнюдь не был показ в эфире всех отснятых материалов. Я снимал больше для истории и для себя. Позже я из этих материалов подготовил фильм «Война как есть». В нем я ставил себе целью говорить не столько о необоснованных территориальных притязаниях Армении к Азербайджану, сколько о том, что войны приносят вред и страдания обеим странам и народам. В фильме были интервью с 15 армянскими пленниками и азербайджанцами, вернувшимися из плена. Даже во время обмена пленными мне удалось взять интервью у армянского полевого командира Виталика, возглавлявшего Аскеранский батальон. (Небольшое отступление: В те времена командиры батальонов с обеих сторон поддерживали контакты друг с другом. Они встречались во время обмена пленными. Обычно такие встречи оговаривались за несколько дней. Во время них они беседовали на самые разные темы. Например, делились информацией о свадьбе общих знакомых и так далее.)


Во время обмена пленными происходили удивительные события. Однажды командир одного из батальонов самообороны, национальный герой Азербайджана Аллахверди Багиров, обнял одного из пленных армян. И прямо в камеру сказал, что «мы много лет играли в футбол за одну команду». Когда настало время обмена, армянский солдат сказал Аллахверди, что он очень надеется больше не оказаться с ним по разные стороны фронта. Был другой интересный случай, тоже отснятый мною. После успешных переговоров стороны решили обменять по одному пленному. Одновременно отпустили пленных, и те шли навстречу друг другу в нейтральной зоне. Оба были сильно избиты, их лица были в крови. Встретившись, они обняли друг друга и стали плакать. Представьте, как это сцена подействовала на меня как журналиста. Но в то время я не стал писать об этом, так как была явная угроза быть непонятым. Вообще, в этой войне было много таких моментов. Ведь Агдам и Степанакерт — соседние районы. И долгие годы между азербайджанцами Агдама и армянами Степанакерта поддерживались дружеские отношения. Часто бывало так, что те, кто утром стрелял друг в друга, вечером по рации спрашивал, все ли в порядке дома, в семье и т.д.

Когда упомянутый комбат Аллахверди Багиров погиб, подорвавшись на мине, командир Аскеранского батальона Виталик связался с нашими воинами по рации и спросил, действительно ли погиб Аллахверди. Когда услышал, что это правда, очень расстроился и обругал наших солдат: «Как же вы не уберегли такого человека?»



Пока я пишу эти строки, мне вспоминаются слова Бисмарка: «Нигде люди так не врут, как на охоте и на войне». Война полна контрастов. Известный всем как герой, воин мог превратиться в труса, а ничем не выделяющийся среди товарищей солдат вдруг совершал героический поступок. Чувство страха присуще каждому из нас. У большинства людей любовь к жизни сильнее любви к родине, и это естественно. Но я снимал таких ребят, которые смотрели смерти прямо в глаза. И самое интересное для меня было то, что эти ребята не любили говорить о своих поступках. Их ответы всегда сводились к фразам типа «родина в опасности, сейчас не время для разговоров». Большинство из таких ребят остались неизвестными, их имена знают лишь однополчане и фронтовые журналисты. Но я снимал и такие случаи, когда известные всем воины, даже носители звания национальных героев, отказывались рисковать своей жизнью.

Больше всего меня расстраивало то, что большинство пишущих о войне журналистов имели поверхностные знания о ней. Они не находились непосредственно в зоне боев. Обычно эти журналисты встречались с руководителями районов, самое большее — с командирами бригады или батальона, слушали их сказки и уходили весьма удовлетворенными. Их репортажи сводились в основном к тому, чтобы указать, какой герой сколько убил противников. Такие журналисты были с обеих сторон. Те же, кто видел войну изнутри, затрудняются писать о ней все. Потому что они могут стать «белыми воронами» и быть непонятыми. Но и не все журналисты, участвующие в освещении боевых действий с места событий, были одинаково смелыми. Например, у оператора Тахира Гараева было интересное качество. Ради красивого кадра он забывал об опасности. Однажды, выйдя из окопа, Тахир стал снимать, как танк противника едет прямо на него.


Во время активных боевых действий мне не доводилось встречаться с армянскими журналистами. Но однажды в Агдере (Мардакерте) я встретился с известным российским журналистом Александром Невзоровым. Мы оба проводили съемки в местечке под названием Платина вблизи Агдере (Мардакерта). Потом его кадры были показаны в программе «600 секунд». В то время российские журналисты часто приезжали в зону боевых действий. Конечно, их оборудование было намного лучше нашего. В первое время нам приходилось очень трудно с оборудованием. Например, у меня было всего две батареи для камеры. Утром я заряжал их и выезжал в зону боевых действий. Приходилось экономить батареи, так как для следующей зарядки пришлось бы возвращаться в районный центр.


Иногда мне задают вопрос, почему фронтовые журналисты до сих пор не хотят писать обо всем, что видели. Я уже говорил, что у большинства представления о войне формировались только по фильмам о второй мировой войне. Может, это даже и хорошо. Если бы написали о всех ужасах войны, случаи уклонения от воинской службы, возможно, приобрели бы массовый характер. Если бы я был нейтральным журналистом, может быть, не стал бы прислушиваться к голосу самоцензуры и рассказал бы об увиденных ужасах. Но я гражданин одной из воюющих сторон. Тем не менее, рассказав, например, о том, как армяне пытали наших пленных, я не могу умолчать и о том, как наши делали то же самое.


Отправляясь в зону боевых действий, я хотел донести с фронта оперативные новости. Но вышло так, что я стал скорее фронтовым летописцем. Я видел свое назначение в том, чтобы перед боем снимать и тем самым воодушевлять солдат. Я старался снимать всех солдат батальона перед боем, во время и после него. Но не все оставались живыми. Другим моим увлечением стал сбор удивительных экспонатов с поля боя. Например, у меня есть каска с застрявшей в ней пулей. Пуля пробила каску с одной стороны и, не достав до головы солдата, осталась в металле. Или пуля, застрявшая в «фартуке» для автоматных магазинов прямо у сердца солдата. Среди снятых мною сцен есть такая: старый отец приехал увидеть своего сына в одну из частей Тертерского района. Только что завершился тяжелый бой, и сын остался в живых. Отец очень был рад его увидеть. Но вдруг один снаряд попал в огромное дерево, и оно, свалившись, задавило сына. Он медленно умирал на глазах у отца и своих товарищей, которые никак не могли сдвинуть дерево с места.



Я бы хотел сдать все свои ленты в музей истории войны, но пока такой музей еще не создан.


Автор: Aminazinka 30.01.2006, 01:24

спасибо автору за тему...

Автор: Сабир 30.01.2006, 09:49

QUOTE(Aminazinka @ Jan 30 2006, 03:24 AM) *

спасибо автору за тему...


Рад что понравилось.

продолжаю публикацию

Роберт Аракелов

КАРАБАХСКАЯ ТЕТРАДЬ


ЛЕТОПИСЕЦ «КАРАБАХА»



В истории межэтнических коллизий, когда-либо имевших место в Закавказье, да и вообще во всем Кавказском регионе, нынешняя карабахская драма, начавшаяся холодным февралем 1988 года, не знает себе равных. Она беспрецедентна и по длительности, и по масштабности, и по резонансу, вызванному ею едва ли не во всех уголках земного шара. И что самое прискорбное, она беспрецедентна и по своей кровавости. И это понятно, ведь именно в карабахских событиях впервые на Кавказе был задействован почти весь арсенал современной боевой техники. А это не кавалерийские шашки и пехотные берданки времен армяно-азербайджанских противостояний 1905 и 1918 годов. Ну, и как результат - выжженные поля и пастбища, испепеленные города и села, тысячи и тысячи убитых и искалеченных, многие сотни тысяч обездоленных беженцев.

Собственно, опаленных «Карабахом» уже и не счесть - так их много. И автор этой книги - один из них. Всего только один, но кто сказал, что есть на свете хотя бы два человека с одинаковой судьбой. Нет, у каждого из нас она своя. Своей, непохожей на другие оказалась она и у Роберта Аракелова.

Эта непохожесть и в том, что он, наверное, единственный «челночный» беженец (сначала из Баку в Степанакерт, потом - из Степанакерта в Баку), единственный из армян, выразивший протест экспансионизму Армении в Закавказье, и, наконец, еще и в том, что, кажется, само Провидение избрало его в летописцы и толкователи карабахской трагедии. Не для этого ли оно и забросило его в степанакертскую круговерть, в самую гущу событий? Что ж, если это действительно так, то Провидение, надо признать, на сей раз не ошиблось.

Эрудиция и основательные познания в целом ряде естественных и общественных наук, сочетание в его интеллекте двух начал одновременно, как некогда модно было говорить, - «и физика и лирика», а также факторы сугубо личностного характера (из которых отметим лишь три: жену - азербайджанку, нерасторжимую привязанность к городу Баку и русскоязычность), - все это содействовало тому, что, не согласившись с ролью статиста карабахских событий, он стал их своеобразным Нестором.

И лучшее свидетельство тому, что с избранничеством своим он справился, - эта вот его «Карабахская тетрадь».

Книга состоит из трех частей. В одной из них - «Карабах: штрихи к портрету» собраны материалы по различным общественно-политическим аспектам «Карабаха» в авторском их видении. В заключительную ее часть «По поводу и существу...» вошли статьи, увидевшие свет на страницах республиканских газет.

Причины трагедии, ее истинные творцы и задействованные в ней силы, технология и методы запланированной реализации целей карабахской авантюры, приемы националистического совращения жителей области, экономические, историко-теологические и морально-психологические составляющие драмы, - вот перечень вопросов, подвергнутых в книге всестороннему системному анализу. А без такого исследования, на мой взгляд, вообще невозможно комплексное понимание «Карабаха».

Другая часть книги - «Карабахские этюды» - это взгляд на «Карабах» с позиций «лирика», восприятие карабахских реалий не столько умом, сколько сердцем и чувствами. Фантасмагорическим назвал автор мир «Карабаха», и этюды, эти своеобразные рассказы о карабахских буднях, - тому свидетельство.

«Если бы в Степанакерте на третий год «Карабаха» вам вдруг встретился человек еще не разучившийся нормально мыслить, то знайте, что это мог быть только бакинец», - пишет автор в одном из своих рассказов. Вероятно, под этим бакинцем он имел в виду и себя, потому что именно так, глазами бакинца - старожила, всматривался он в жизнь взбесившейся области, постигая образ мыслей и манеру поведения тамошнего люда в пору «Карабаха».

И возникает в его этюдах мир кривых зеркал, мир перевернутых образов и представлений. Сарказм и тонкая ирония, гнев и жалость, слезы и смех, - вот чувства, которые вызывает в нем этот мир и которые позволяют нам более зримо представить себе всю неестественность и абсурдность «Карабаха»...

...Все в этом мире преходяще, а потому рано или поздно канут в Лету и карабахские события, и их творцы, и мы, их современники. Но в анналах истории, особенно истории Кавказа, «Карабах» навечно останется как одна из самых кровопролитных и жестоких межнациональных распрей, все последствия которой для судеб региона сегодня невозможно предугадать.

Вот почему и завтра, и через много лет «Карабах» будет привлекать к себе внимание, не одного поколения историков, этнографов, политологов, обществоведов и вообще всех тех специалистов, кто когда-либо изберет Кавказ в объекты своего изучения. И в поисках истины о «Карабахе» они не единожды еще обратятся к «Карабахской тетради» как к одному из наиболее честных документов о так мучающих нас сегодня событиях.

Эльмира Ахундова

ОТ АВТОРА



- Отдать швартовы, - разносится над судном усиленный динамиком зычный голос знакомого капитана, и наш буксировщик медленно отваливает от стенки пристани «ЗЫХ-2».
Я стою на корме, жадно вглядываюсь в уходящие от меня огни города, а предательские слезы застилают глаза. Крепчает ветер, собравший над морем тяжелые черные тучи, и по-зимнему тугая волна все сильнее качает буксировщик. А вокруг - безлунная и беззвездная ночь, и такое впечатление, что утро уже никогда для меня не наступит. - Право руля, - командует капитан, и мы ложимся курсом на туркменский берег Каспия. А на родном берегу тухнет и исчезает последняя лампада. И только далеко-далеко по левому траверзу тревожно мерцает пробившийся сквозь туман свет одинокого маяка. - Все, прощай Баку, - шепчу я дрожащими губами, - увидимся ли мы вновь. Так началась моя одиссея, в конце концов и приведшая меня в Степанакерт, еще недавно такой знакомый и уютный, а теперь неузнаваемый и беснующийся город. Словно какая-то страшная болезнь поразила его жителей, отчего их души лишились покоя, а умы - по-доброму мыслить и рассуждать. Вот в таких-то условиях, чтобы и самому вконец не озлобиться и не одичать, я и завел свою «Карабахскую тетрадь». В ней я отводил душу, ей доверял свои мысли. И писал - когда прозою, когда стихами. Что-то писал сразу набело, что-то - вчерне, а что-то и одной-двумя фразами, помышляя уже потом их расписать. Вот из части материалов «Карабахской тетради» и составилось почти все (за очень редким исключением) содержание этой - того же названия - книги, предлагаемой теперь читателю. И если некоторые вещи в ней кому-то покажутся фантасмагорическими, то, во-первых, я был волен в выборе формы, а во-вторых - такова уж и сама карабахская реальность. А между тем в этой реальности иные живут и год, и три, и пять. Сколько же еще? И очень хочется надеяться, что, может, хоть эта книга, будь она прочитана, позволит некоторым из них, пусть всего и нескольким, понять, сколь ирреально, сколь фантасмагорично само их бытие. И сколь необходимо, во их же благо, отречение их от этого бытия. А в заключение считаю своим долгом сказать, что эта книга увидела свет только благодаря старанию группы добрых людей, ведомых человеком особой души и высокого благородства Эльмирой-ханум Ахундовой. Ей и признательность моя и мой поклон.



КАРАБАХСКИЕ ЭТЮДЫ

Этюды, предлагаемые вашему вниманию, - это своеобразные зарисовки карабахской жизни во время моего пребывания в тех краях. Фабула их и завязка - всегда реальны, но эти рассказы - не стенографический отчет, не протокольная их запись, а мое собственное видение реалий «Карабаха». И если они вызывали у меня чувство смеха, то и этюды тоже получались веселыми, а если навевали грусть, - то печальными и грустными. И я очень надеюсь, что и у читателя они вызовут те же чувства


НА ПОМИНКАХ

Диву даешься тому, как и какими методами травят здесь душу обывателя ядом пещерного национализма, абсолютно не заботясь о пристойности. ...С похорон старушки - бабушки моего нового степанакертского знакомого - возвращаемся на поминки в навеки покинутый ею дом. И пока мужчины рассаживаются, бразды руководства этой печальной трапезой уверенно берет в свои руки некий упитанный и розовощекий господин лет этак шестидесяти. По его команде пьем первую рюмку за упокой души усопшей и, не успев передохнуть, вторую - за здравие ее детей и внуков. И только после этих двух по-гусарски залпом осушенных рюмок тамада предлагает гостям заняться едой. Сам он ест основательно - молча и ничем не отвлекаясь. Минут двадцать. Наконец, утолив голод и чуть утомившись от усердия, тамада расстегивается на верхние пуговицы пиджака и вновь устремляет свой начальствующий взор на присутствующих. ...Крякнув от удовольствия, он встает на ноги и, приказав наполнить рюмки и стаканы, заводит речь. Речь долгую и назидательную. Он говорит о каких-то тысячелетней давности событиях, о кознях врагов, о мудрости лидеров карабахского движения, кого-то клянет, кого-то восхваляет. И громко, словно бы на митинге, завершает свой спич тостом: выпьем за успех нашего дела. Я слегка пригубляю рюмку и ставлю ее на стол. Но тамада, оказывается, за всеми следит и все видит. - Эй, вы там, - кричит он мне, - этот тост надо пить до дна. - И ждет, пристально глядя на меня. От этого холодного взгляда тамады мне становится неуютно, и я, виновато улыбаясь, допиваю рюмку до дна. - Вот так, - удовлетворенно кивает он в мой адрес и вновь принимается за еду. Но тамада уже, видимо, не столь голоден, и его новый «перерыв на обед» длится не более пяти минут. Теперь ему больше хочется говорить, чем есть. И он командует: наполнить рюмки! Рюмки наполнены, и тамада, уже не вставая со стула и словно бы продолжая прерванную речь, рассказывает собравшимся на поминках людям, какой это смелый народ фидаины и как мужественно и храбро они сражаются за дело миацума. - Победа будет за нами, - кричит захмелевший тамада, и вдруг... начинает петь. Да-да, петь. Петь самую популярную здесь по нынешним временам песнь «Карабахцы», сочиненную одним из далеко от этих мест живущих композиторов. И звучит высоким фальцетом, таким неестественным для его тяжеловесной, объевшейся фигуры и физиономии, голос тамады, тревожа тень хозяйки, душа которой, как утверждают, еще сорок дней будет возвращаться в этот дом. Но, похоже, многие за столом уже и не помнят, что привело их сюда в этот час, и они, наскоро закусив огурчиком, торопятся поддержать тамаду своим пением. И через минуту-другую то в одном, то в другом углу комнаты складываются нестройные мужские хоры, в басовых регистрах которых безнадежно тонет фальцет тамады.

Слов этой песни я не знаю, да и не они меня тревожат, а музыка. Эта музыка, напевы этого полумарша-полугимна странным образом бодрят уже и меня, и я, закрыв глаза, вдруг каким-то внутренним оком вижу родные мне лица, и тоже начинаю верить. Верить, что когда-нибудь, весь этот кошмар кончится, и я еще успею посидеть за вот так же богато убранным столом, но столом уже не поминальным, а праздничным, и тоже буду петь. Другие песни и о другом. О чистом и вечном. А пока... а пока звучит в устах этих оболваненных мужчин бодрящая песня «Карабахцы», словно и не три часа назад отпевали в этой комнате покойницу. Боже, как все на этой земле исказилось и исковеркалось.

НА ПИРОВО, 3

Мой дед по отцу родился и безвыездно прожил свои: годы в карабахском селе Дашбулаг, что в двадцати пяти километрах от Степанакерта (в пору жизни деда еще именуемого Ханкенди). Кто и когда назвал это село Дашбулагом, что в переводе с азербайджанского означает «Каменный родник», его жители уже и не помнят, но откуда оно пошло - догадаться не трудно: и по сию пору бьет у въезда в село прозрачною студеною водою родник, одетый в каменные глыбы. До известных событий жили в Дашбулаге и армяне и азербайджанцы, деля на всех колхозные и беды и радости, и хоть хватало сельчанам и того и другого, радостей было - все же поболее, поскольку колхоз был крепок, и крепок настолько, что даже мог содержать рейсовый автобус «Дашбулаг - Баку», чего соседние села позволить себе не могли. Да, так было, но сразу же после февраля 1988 года для сельчан-азербайджанцев наступили трудные, страшные дни, и они стали покидать село. А последний азербайджанец, оставил Дашбулаг после взрыва, прогремевшего у порога его дома в ночь на 11 августа 1989 года. И стало с тех пор это село абсолютно, как любила выражаться газета «Советский Карабах», «армяноязычным»... Когда-то, в далеком детстве, возила меня мама в те края: едва ли не каждое лето. С той поры так и осталось в памяти, как возвращаюсь я с полей в село, лежа на запряженной волами поскрипывающей арбе, устланной соломою, и гляжу в летнее небо, такое же безоблачное и бесконечное, какою мне представлялась тогда и моя жизнь. Но детство ушло, не стало потом и мамы, и хоть в Карабах частенько наезжал я и позже, но ограничивался все больше областными городами, а вот съездить в дедово село мне было все недосуг. Так бы оно, наверное, и продолжалось, не разразись кровавый «Карабах» и не забрось он меня в те края на долгие месяцы. А уж оказавшись там, я вдруг отчетливо вспомнил те свои давние поездки в село, и до того защемило в сердце, что решил я непременно побывать в Дашбулаге. И вот как-то в кругу людей, среди которых была и одна чопорная дама из руководства степанакертской мэрии, свое желание съездить в Дашбулаг я высказал вслух. Но не успел закончить и фразы, как эта самая дама, строго взглянув на меня, буркнула сквозь зубы:

- Такого села больше нет!

В голове моей промелькнули картины страшного мора, массированной бомбардировки, испепеляющего пожара, и я дрожащим голосом спросил ее:

- Как нет, куда же оно делось?

- Такого села больше нет, - теперь уже отчеканила она, - есть село Арцахашен.

- При чем тут Арцахашен? Я хочу в Дашбулаг, - вскричал я в ответ. Тут она взглянула на меня так, словно перед нею умалишенный, и демонстративно повернулась ко мне спиною. Теряясь в догадках, я не знал что и подумать, но меня выручил стоявший рядом мужчина:

- Да переименовали твой Дашбулаг, и переименовали в Арцахашен. Вот и весь секрет...

Ах, вот оно в чем дело, - наконец-то дошло до меня, - село, которое изначально называлось Дашбулагом, эти алхимики от топонимики одним росчерком пера переименовали на армянский лад в Арцахашен. Ловко, ничего не скажешь, чувствуется шулерская рука. Но, признаюсь, долго рассуждать над подобной ловкостью я не стал, решив, однако, что в село я все же поеду, как бы оно теперь ни называлось. Сказано - сделано, и в ближайшее же воскресенье направил я свои стопы на местный автовокзал. И между прочим, придя туда, долго искал нужный мне автобус, да все никак не мог найти, пока не вспомнил о переименовании села. А уж вспомнив, сразу же среди десятка автомашин разглядел автобус, на ветровом стекле которого была закреплена дощечка с лаконичной надписью «Арцах». В автобусе сидело человек двенадцать - не более, но водителя в нем не было, и я в машину не поднялся, докуривая сигарету на остановке. Вдруг подбегает к автобусу женщина, нагруженная сетками да корзинами, и спрашивает у пассажира, по-барски развалившегося на переднем сиденье у открытой двери автобуса, дескать, не этот ли поедет в Дашбулаг.

- Нет! - заорал ей в ответ мужчина и отвернулся.

От его ора женщина вздрогнула, но, не поняв причину его гнева, лишь пожала плечами и вместе со своей поклажей побежала искать нужный автобус.

- Постойте, постойте, - остановил я ее, - этот едет, этот, но не в Дашбулаг, а в Арцахашен.

- Ах ты, черт, - чертыхнулась женщина и бросилась в обратную сторону. А поднявшись в автобус и проходя мимо мужчины, заставившего ее понапрасну бегать с тяжелым грузом, она что-то ему сказала, и, по всему, очень злое, поскольку, будто ужаленный, тот тут же вскочил на ноги и, размахивая руками, заорал на нее, словно базарная баба. Но и женщина не оставалась в долгу, отчего мужчина все более распалялся, и через пару минут пассажиры автобуса уже не на шутку схватились друг с другом, разделившись на две примерно равные части. Я смотрел на этот базар и вдруг подумал: а ведь та горисполкомовская дама права, и Дашбулага уже нет. Он остался в моем детстве, в былом, а на его месте, на тех же холмах, теперь стоит совсем другое село, село Арцахашен, которого я никогда не видел и не знал. Да и не хочу знать. Но тогда, куда я еду? Да и зачем? На душе стало горько и тоскливо, и, постояв еще минуту, я поплелся обратно в город. Прошагав с четверть часа, я набрел на кафе и, будучи голоден, вошел в него. Посматривая по сторонам, куда бы мне сесть, я разглядел в углу залы своего давнего здешнего знакомого Андрея, одиноко сидевшего за столом. И направился к нему.

- Привет, Андрей.

- Привет, только я не Андрей.

Черт, подумал я, неужели и память мне стала уже изменять. И тотчас же извинился перед ним:

- Вы уж простите меня, но такое сходство... И только решил было отойти и сесть за пустующий соседний стол, как вдруг услышал:

- Куда ты, я это, я. Не спутал ты. Просто я теперь не Андрей, а Андраник.

- Как, и тебя тоже переименовали?- спросил я его в изумлении.

- Что ты имеешь в виду? - теперь уже он спросил меня.

- Да вот, - ответил я, - село Дашбулаг переименовали в Арцахашен.

- Знаю, слышал. Садись, садись, - пригласил он меня,

Я сел за стол, и мы выпили по стакану вина за нашу встречу. Андрей-Андраник рассказал мне, что у него на этот час была назначена деловая встреча, да вот только напарник его что-то запаздывает. Мой сотрапезник был явно не в духе, не лучше чувствовал себя и я, оттого, наверное, наш разговор не клеился. И тут я вспомнил, что лет этак пятнадцать назад у него, человека тогда уже обремененного семьей, приключился роман с одной молоденькой студенткой здешнего техникума, некой Анной, по юности лет годящейся ему в дочки. Шумная развязка того романа пришлась по срокам как раз на дни моей очередной командировки, отчего я и оказался очевидцем этих событий. И вот теперь, решив, что воспоминания о давних его похождениях хоть чуть-чуть да развлекут нас, я спросил у него, как там Анна, и продолжает ли он с нею видаться.

- Нет, - ответил он мне, - разве что случайно на улице. Да ты теперь ее не узнаешь - раздобрела очень. Кстати, она теперь не Анна, а Анаит.

Поверите ли, услышал я это, и такая меня злость охватила.

- Так, так, значит, и ее теперь переименовали?

- Значит, и ее, - очень уж равнодушно отвечает он мне.

- Понятна. Ты только ответь мне, с чего это вы все переименовываться стали? Вот ты, к примеру, столько лет был Андреем, а теперь превратился в Андраника. Зачем?

- Да как тебе сказать. Говорят, к истокам своим возвращаемся.

- К истокам, говоришь. Ну, так и назвался бы сразу Адамом. А может, ты человек неверующий? Бывает. А коли так, то назвался бы сразу гориллой. Если вспоминать об истоках, то дальше, как говорится, некуда.

И я, не доев и не допив, ухожу из кафе, даже не попрощавшись с ним. Выйдя на улицу и подумывая о том, чем бы занять себя в этот воскресный день, я вдруг вспомнил о письме, данном мне еще в Ашхабаде одним бывшим бакинцем, попросившим передать его своему родственнику - жителю Степанакерта. Нехорошо получается, подумал я, столько дней я уже здесь, а отнести письмо ленюсь. Вынув его из кармана пиджака, я прочел на конверте такую вот надпись: улица Кирова, 3, Саркисову Мартину (лично). Лично так лично, подумал я, и стал гадать, как мне на эту самую улицу Кирова выйти. А тут вижу, что стою рядом с одним из почтовых отделений города. И полагая, что уж его-то работники враз мне это объяснят, захожу в здание почты. А на почте в этот воскресный день - ни посетителей, ни работниц. И только у одного из окошечек сидит молоденькая сотрудница да со скуки листает какой-то иллюстрированный журнальчик. Подхожу к окошечку, здороваюсь и говорю ей: извините, мол, не подскажете ли, как найти мне улицу Кирова, дом 3 и далеко ли это отсюда.

- Да нет, - говорит, - тут рядом. Пойдете вверх по улице до первого угла, завернете направо и прошагаете еще метров двадцать. Так и выйдете до вашей улицы, к самому ее началу. Словом, ходить вам минут десять-пятнадцать, не более того. Только знайте, что улицу эту мы теперь не Кировой зовем, а Пировой, и адрес ваш, следовательно, будет улица Пирова, дом три.

- Так, все понятно. Значит, и улицу Кирова переименовали?

- Значит, переименовали. Впрочем, - продолжает она, - отменить старое название отменили, а нового городские власти еще не придумали. Вот мы, почтовые работники, и решили ее именовать Пировой.

- И чем же это, - спрашиваю я, - Киров вам не понравился?

- А тем, - отвечает она, - что наш Карабах азербайджанцам отдал.

- Ничего и никому он не отдавал, - разъясняю я ей, - а Карабах и до того был азербайджанским. Так что Киров тут ни при чем.

- Вы, видимо, с Луны свалились, - парирует она, - послушали бы наших лекторов-историков, тогда бы так не говорили.

Спорить с ней было бесполезно, и я только уточняю у нее:

- А почему вы эту улицу Пировой назвали? Он-то кто таков?

- А никто ни таков, - с серьезным тоном поясняет она. - Это почтальоны так решили. Только услышат про улицу Пирова, так сразу же знают, что это бывшая Кирова. И удобно и со смыслом.

- Удобно - это точно, - подтверждаю я ей, - а вот насчет смысла я что-то не уяснил. Не объясните ли?

- А тут все просто, - отвечает она. - Дело в том, что на улице этой наш Дом торжеств расположен. Свадьбы там устраивают, героев чествуют, дни рождения проводят. Словом, пируют. Вот и получается эта улица Пировой. Понятно?

- Понятно, как не понять, - говорю, а самому до того весело стало, что чуть было не расхохотался. Но сдержался и спрашиваю:

- И много вы подобным макаром переименовали?

- Хватает, - отвечает. - К примеру, была у нас тут улица Бакинская, так горисполком отменил это название. И пока там думают, чем заменить, мы, почтовые работники, по предложению нашего же сотрудника, активиста комитета «Карабах», дали ей название «Жакинская». Тоже ведь удобно, была Бакинская, стала Жакинская.

- Удобно, это точно. Ну, а смысл-то в этом названии каков? - допытываюсь я.

- А это мы так в честь одного знаменитого иностранца ее назвали, - щебечет она. - Звали его Жаком, а по прозвищу Русский, по-ихнему, значит, Руссо.

И говорит она мне все это на полном, что называется, серьезе - и глазом не моргнув.

А я опять спрашиваю:

- И какое же он к вашему городу отношение имеет?

- Как какое, - восклицает эта девица, - так ведь, говорят, большой демократ он был. А мы все тоже за демократию.

- Так, так, - перевариваю я услышанное, не зная, что ей и ответить.

Но отвечать и не понадобилось, поскольку именно в эту минуту на почту зашли какие-то молодые люди, и девушка побежала к другому окну, чтобы обслужить их. А я покидаю-почту, и, раздумывая о премудростях демократии, направляюсь по нужному мне адресу. И улицу Пирова и дом номер три я нашел быстро. У ворот этого дома сидела молодая женщина и держала на руках младенца.

- Здравствуйте, - говорю ей, - не здесь ли живет Саркисов Мартин.

- Вообще-то здесь, - отвечает она, - но, во-первых, он уже не Мартин, а Мартирос, а во-вторых, сейчас его дома нет, поскольку он уже с самого утра ушел на вокзал, чтобы поехать к брату в село Арцахашен. А не тот ли это хам, что заставил женщину бегать с авоськами по вокзалу? - мелькнуло у меня в уме. - Ведь в автобусе всего только один мужчина и был. Так, значит, этому-то бурбону я и вез письмо. Знал бы - не взял. Ну да ладно, раз довез, то уж отдам. И обращаюсь к женщине:

- Передайте, пожалуйста, это письмо Мартиросу, когда он вернется из Арцахашена.

- Хорошо, передам, - отвечает женщина. - А как о вас сказать, кем вы ему будете.

Я чуть-чуть подумал и ответил: - Земляк я ему, гражданочка, земляк. Черт бы меня побрал. И пошел куда глаза глядят.

ДВЕ ГИТАРЫ ЗА СТЕНОЙ...

Если бы в Степанакерте на третий год «Карабаха» вам вдруг встретился человек, еще не разучившийся нормально» мыслить, то знайте, что это мог быть только бакинец. Ну, если не бакинец, то бакинка, и N - одна из них… Вообще-то N родилась в Степанакерте, но двадцать пять лет назад девятнадцатилетней девушкой вышла замуж за бакинского парня и переехала жить в Баку. Как полагала, навсегда. Но жизнь распорядилась по-своему, и год назад, вместе со всею семьею она вернулась к матери в Степанакерт. N - словоохотлива, и вот однажды, встретившись со мною на степанакертской улице, она предалась воспоминаниям.

- Сижу я как-то дома, ну, там, в Баку, и смотрю телепередачу о карабахских событиях. И вдруг в беснующейся степанакертской толпе различаю свою собственную мать, выкрикивающую чудовищные лозунги. На весь экран! Ты представляешь мое состояние? Ведь все мои соседи ее хорошо знают, по нескольку раз в год она приезжала к нам погостить.

Потрясенная увиденным, бросаюсь к телефону, дозваниваюсь до нее и спрашиваю: - Мама, что же это вы там делаете, подумайте же о нас, обо мне, о ваших внуках. Нам же от всех этих ваших фокусов и стыдно и страшно.

- И знаешь, что она мне ответила, - продолжает N. - А вас, - говорит, - никто не заставляет жить в Баку. И чтобы не было вам ни стыдно и ни страшно, приезжайте сюда. Места вам всем найдется. - Вот я и приехала... Дальше некуда...

И N, жалко улыбнувшись, умолкает, должно быть, памятью уйдя в свое прошлое, в свой бакинский дом. Молчу и я. А потом спрашиваю:

- Кто твоя мама, чем она занимается?

- Ничем. Второй год как на пенсии. А до того тридцать лет работала в школе.

- Представляю, чему она учила детей, - бросаю я реплику.

Но тут подходит ее автобус, и она уезжает.

А недели через две я снова встречаю ее, возвращающуюся с рынка домой с авоськами в руках. Здороваемся, и я предлагаю ей: - Давай помогу тебе, а заодно и на твою маму-патриотку погляжу.

- Идет, - соглашается она, но, наслышавшись о моей дурной славе, предупреждает, - ты только не очень выступай, а то она того, женщина без церемоний, вмиг тебя выставит.

- Ладно, буду молчать, - обещаю я ей, и мы направляемся к ее дому. Идти было недолго, минут двадцать, и вот мы входим во Дворик небольшого одноэтажного дома, в котором, как рассказала мне по дороге N, помимо ее матери обитают еще две семьи - самой N и ее брата.

Оглядываюсь, и в дальнем от нас углу дворика вижу полноватую пожилую женщину и рядом с нею подростка, сидящих на тахте под навесом. У подростка в руках книга, и пока проходим через дворик, N успевает скороговоркой прошептать: - Это мой племянник и мамин любимый внук. Он - семиклассник и постоянный паж своей бабушки на всех митингах и демонстрациях.

Подходим к женщине и N представляет ей меня как своего давнего знакомого. А потом усаживает на тахту за стол и идет готовить чай. Перебрасываюсь с женщиной парой общих фраз и скоро умолкаю, не обнаружив у нее желания к долгим разговорам. В эту минуту ее, по-видимому, ни что так не интересует, как содержание той книги, что держит в своих руках ее внук. И она приказывает:

- Ну, где ты там остановился, давай уже, продолжай, да читай погромче.

И мальчик, раскрыв книгу, заложенную пальцем на какой-то странице, продолжает чтение, прерванное моим приходом:

- Султан Абдул-Гамид Второй взошел на турецкий престол 31 августа 1876 года. Это был жестокий и коварный правитель, организовавший...

Внук-подросток читает теряющей зрение бабушке книгу. И казалось бы, такая мирная, такая, если угодно, идиллическая картина, но почему, почему и у бабушки и у ее внука такие злые, такие злобно-сосредоточенные лица, почему голос мальчика не звонок и чист, а так тверд и сух, почему в нем столько металла. Я смотрю на этого подростка, слушаю его нудное чтение и негаданно уношусь памятью в свое собственное отрочество. ...Почти сорок лет назад, как и этот мальчик, я был семиклассником и, не имея ни велосипеда, ни фотоаппарата, ни баяна, тем только и занимал свое свободное от школьных дел время, что читал. И более всего книг исторических. А вот, поди ж ты, про этого самого Абдул-Гамида так ничего и не прочел. Наверное оттого, что не был он ни мушкетером, ни морским волком, ни карбонарием, ни народовольцем. Да, впрочем, и в библиотеках-то никто мне не предлагал о нем книг. N сказала, что этот мальчик бегает со своею бабкой на все митинги. Куда бегал я в его годы? Да и бегал ли вообще? А, вспомнил: бегал. Бегал в один не близкий от дома бакинский парк, чтобы в пятый раз увидеть трофейный фильм «Сестра его дворецкого» и в пятый же раз услышать, как Дина Дурбин, эта фея моего отрочества, дивно коверкая слова, поет строки старинного русского романса: Две гитары за стеной жалобно заныли... Ах, как она пела! И столько уж лет прошло, а те две гитары все стонут и стонут в моей душе... Вот, наконец, готов и чай, и успевшая переодеться N разливает его по стаканам. А я возвращаюсь из своего отроческого далека и... снова слышу: - Султан Абдул-Гамид Второй. И такая тоска наваливается на сердце, что все вокруг становится нетерпимым и противным. Все: и эта женщина, и ее внук, и Абдул-Гамид и даже несчастная и ничем не виноватая N. Она-то при чем, думаю я, но, уже и не управляя собою, почти кричу:

- Мне не надо чаю, мне надо уходить.

N удивленно смотрит на меня и вроде бы выпрашивает:

- А может, все же выпьешь стакан чаю?

- Нет, нет, - отвечаю я ей, - мне действительно надо уходить. Пока.

И я быстрым шагом ухожу из этого дома, чтобы там, на улице и в одиночестве, дослушать пение уже наверное и не существующей в мире Дины Дурбин:

Отчего да почему на глазах слезинки,
это просто ничего, по любви поминки.



НА МОСТУ

Над рекою, там, где она пересекает ближний пригород Степанакерта, проложен мост. Мост этот - часть трассы, соединяющей Шушу с Агдамом, и боевики, блокируя Шушу, систематически его взрывают. В очередной раз он был взорван три дня назад, и вот сейчас солдаты саперной части здешнего гарнизона заканчивают его восстановление. Им еще кое-что осталось доделать, но движение по мосту уже открыто. Стоя на высоком берегу реки, в двух метрах от моста, я вижу, как медленно въезжает на него Шушинский рейсовый автобус, сопровождаемый бронетранспортерами - по одному впереди и сзади автобуса. Без них автобусу никак нельзя, ибо вот уже который год, как любой Шушинский транспорт, тем более пассажирский, для определенной части оболваненного населения армянской общины представляет болезненно злобный интерес. Вот и в этот час, на том же высоком берегу, где стою и я, собралась толпа взвинченных людей числом до двадцати, И все - мужчины. А кругом буйствует лето, стоит жара, и оттого, наверное, все стекла окон автобуса опущены до упора. В этот обеденный час солнце уже перевалило через зенит, и хоть автобусу, по-черепашьи ползущему по мосту, до нас никак не меньше метров шести-семи, салон его столь ярко освещен косыми лучами солнца, что лица многих пассажиров отчетливо различимы. Но более всего нам зрима девушка, что сидит во втором ряду у окна на обращенной к берегу стороне автобуса. Девушка молода - ей не более двадцати лет, и сидит она, облокотившись правою рукою на подоконник, а под локтем у нее шаль, должно, чтобы не резало руку. Этою же рукою она поддерживает свою головку, слегка высунув ее из окна. Лицо ее обращено к солнцу, и от ярких его лучей она зажмурила глазки. Ее чистое и 6езмятежное лицо озаряет улыбка, и я уже ясно различаю, как сквозь дрему она что-то шепчет сама себе. Девушка словно бы ушла, отрешилась от окружающего ее мира, и грезит о чем-то своем. В эту минуту она так мила, что мне хочется не отрываясь смотреть на нее. И я смотрю, а потом, уже и сам позабыв, где нахожусь, чуть слышно и как бы в унисон с нею тоже начинаю нашептывать вдруг припомнившиеся мне строки бодлеровской «Малабарки».

Счастливое дитя, зачем же край прекрасный
Оставить хочешь ты для Франции несчастной
И с тамариндами родными распрощась...

Легкий ветерок, так кстати повеявший откуда-то с гор в сторону реки, должно быть, донес до нее мое нашептывание, и она, лениво приоткрыв глазки, взглянула на меня. Взглянула и... не отвела глаз. Благодарный, я улыбнулся ей в ответ и быстро-быстро закивал ей головою. Здравствуй, мол, юная чаровница. Ах, как хорошо, как чудесно было все в ту минуту. Журчала вода в реке, дурманил запах полевых цветов и травы, и солнце, такое яркое солнце играло бликами на ее милом лице. Умиротворение, разлившееся вокруг, воскрешало в душе даль прошлого и рождало надежду: мол, держись, старина, может быть, не все еще и сгинуло. И мы, два незнакомых друг другу человека, один - давно уже переживший свою молодость, и она - юность во всем своем очаровании, улыбались друг другу, и нам было хорошо. Улыбались и... проморгали. Проморгали и не заметили, как кто-то из сгрудившихся на берегу мужчин, выскочив из толпы, вмиг подбежал к самой воде, к краю берега, куда уже вползал автобус, и, подпрыгнув до уровня девушкина окна, во все горло послал в ее адрес самую гнусную, самую отвратительную брань. Сделал это он на азербайджанском языке да так громко, что слышно было всей толпе. А эти выражения здесь поймут и на латыни, и концовка его похабщины потонула в хохоте толпы. Толпа ржала, а мне показалось, что кто-то опустил меня в зловонную яму, да так опустил, что нечем стало и дышать. От ужаса я сжался, съежился, но более всего мне стало страшно за девушку. Мелькнула мысль: в мои ли годы привыкать к мерзостям жизни, а каково ей. А девушка... Нет, девушка не отвела от меня своих глаз, но смотрела уже не так, смотрела по-иному и словно бы вопрошала: ну зачем он так, зачем, ведь все было так хорошо. Что мог я ей ответить? Я смотрел на нее и шептал ей: прости меня; прости, что я слышал всю эту грязь и не испарился, не растворился, не провалился сквозь землю. Но ведь он не спросил меня, понимаешь, не спросил. Вот точно так же, не спросив ни меня, ни тебя, какие-то изверги обрушили на эту землю океан ненависти, и уже никто не знает, как на ней жить. А автобус, между тем, оставив позади мост, уже ехал по большаку, набирая скорость. Еще чуть-чуть, и он должен будет исчезнуть за первым же холмом, закрывавшим от меня дорогу.

- Прощай, - шепчу я девушке, уже почти не видя ее, - прощай и прости.

Но свершается чудо, и в то последнее мгновение, которое еще оставалось до исчезновения автобуса, я снова вижу ее. Это было так удивительно: она вся высунулась из окна и смотрела на меня улыбаясь. А солнце, все то же яркое солнце, играло бликами на ее милом лице. Боясь не успеть, я лихорадочно машу ей руками и шепчу: спасибо тебе, чудное созданье, спасибо; будь же счастлива, милая девушка, пожалуйста, будь счастлива, и прощай.

ПЕРЕПЕРЧЕННЫЙ ШАШЛЫК

С бывшим бакинцем С. я познакомился в игротеке Степанакерта. Он почти мой одногодка, до к тому же, как и я, ходил здесь в соломенных вдовцах, поскольку вся его семья находилась в ту пору в Москве. Собственно, еще месяц назад он и сам пребывал в белокаменной, дожидаясь разрешения на выезд в США: нужные на сей счет анкеты им давно были заполнены и сданы в американское посольство. Что же до причин его приезда в Степанакерт, то С. объяснял мне их так:

- Понимаешь, мелькала у меня порою мысль, а может, не стоит так далеко уезжать - это ведь уже навсегда, может, надо лишь переждать это смутное время где-нибудь вблизи от дома, а там, глядишь, все и обойдется. Вот и приехал сюда, благо есть у меня тут родственники, чтобы изнутри поглядеть на все это и проверить, верна ли та моя мысль. А как поглядел, так сразу же понял, что закручено здесь основательно и надолго. А я долго не выдержу - чокнусь, ибо и не город это уже, а сумасшедший дом. И как тут люди живут? Словом, уеду я скоро отсюда, да и разрешению из США пора уже подоспеть. В общем, брат, уезжаю...

И вот, недели через две после того разговора снова встречаю С. в игротеке и узнаю, что послезавтра он уже навсегда оставляет этот город, поскольку, как телеграммой сообщила ему жена, разрешение уже пришло. От скорой разлуки обоим нам, понятное дело, взгрустнулось, а посему решили мы на прощание завтра вечером вместе отужинать. И вот на следующий день часам к семи отправились мы с ним в «Бадару», пожалуй, лучшую из здешних шашлычных. Расположенная за городской чертой и на берегу говорливой речки, в

Автор: Айсу 12.03.2006, 13:03

Интресная тема,спасибо Сабиру...много полезных выводов для себя сделала.А где продолжение?ждем..

Автор: Сабир 12.03.2006, 15:12

Пожалуйста Айсу , продолжаю!


Как прочтете, напишите, продолжу публикацию.





КРОВЬ ЛЮДСКАЯ

Нас было четверо, отправившихся по делам из Степанакерта в городок районного значения Н. Ехали мы на «Москвиче», управляемом самим же владельцем машины неким Хореном, недавним жителем Н., хорошо знавшим эти места. День был жаркий, время - обеденное, и чтобы утолить наш голод, мы завернули в шашлычную, притулившуюся в стороне от дороги у въезда в городок. А когда, оставив на стоянке машину, мы шли к шашлычной, Хорен вдруг сказал:

- Если хочешь услышать азербайджанскую речь, пойди и поговори вон с тем человеком.

И он указал мне рукою на седовласого мужчину, стоящего в тени деревьев метрах в десяти от шашлычной.

- Он что, тоже бакинец? - спросил я.

- Нет, чистокровный азербайджанец, - ответил Хорен.

Азербайджанец, и притом, если верить Хорену, «чистокровный», да вот в этом «армянонаселенном» городке? - Нет, это было что-то уж слишком невероятное, и не могло меня, естественно, не заинтересовать. И я направился к нему.

- Ассаламу алейкум, - поздоровался я, подойдя к мужчине.

- Алейкум салам, - ответил он.

- Скажите, вы и вправду стопроцентный азербайджанец? - безо всяких околичностей задал я ему вопрос.

- Если вас интересует мое происхождение, то - да, стопроцентный, - ответил он мне.

- Но как же... как же вы оказались здесь? - спросил я его недоуменно.

- Это длинная и давняя история, - сказал он в ответ.

- Расскажите, пожалуйста, - попросил я его, - мне это очень важно знать.

И вот какую историю, равно и удивительную и печальную, довелось мне услышать в тот день.

...Салим, а именно так звали моего героя, родился в одном из неподалеку расположенных азербайджанских сел, и оба его родителя тоже были азербайджанцами. Но когда Салиму исполнился год, умерла его мама. В Н., тогда еще и не город, а всего лишь большое село, отцу Салима, водителю грузовика, случалось ездить часто. Здесь-то он, после смерти жены, и познакомился с одною молодой армянкой, которая хоть и была хороша собой, но о браке не мечтала, поскольку не могла иметь детей. На ней-то и женился водитель грузовика, и, оставив село, переехал в Н. на квартиру к новой жене. Молодая женщина и двухлетний мальчик быстро привязались друг к другу, и уже очень скоро он звал ее мамою. Но, видимо, злой рок витал над родителями Салима, и еще через два года в автомобильной катастрофе погиб его отец. И остался Салим вдвоем с мачехою, принимаемой им за родную мать. И оба они носили фамилию его покойного отца. Однако через три года, когда приближалась пора идти Салиму в школу, его мачеха вторично вышла замуж - и тоже за вдовца, но уже с двумя малышами на руках. А чтобы Салим не чувствовал себя пасынком, отчим по настоянию жены усыновил его и дал ему свою фамилию. Вот так и стал с тех пор азербайджанец Салим носить армянскую фамилию Симонян. …Шли годы, а с ними менялась и жизнь Салима. А когда пришел срок, Салим женился, и как часто это бывает, женился на соседской девушке и тоже армянке. И родились у него двое детей: дочь и сын. Потом умер отчим, ушла из жизни мама, и Салим, выстроив себе дом, жил уже отдельно своею семьею, благословляемый за заботливость и женой и детьми. Салим мужал, дети взрослели, и когда его дочке едва исполнилось двадцать лет, она вдруг заявила, что выходит замуж. В мужья себе она избрала служившего в местном гарнизоне молоденького офицера, который хоть и оказался армянином, но родом был из других краев. Три года дочь с мужем и родившимся у них сыном жили у Салима, а потом офицера перевели в другую часть, и с тех пор его семья, как и семьи тысяч других офицеров, моталась по дальним гарнизонам, все больше российским. И вот уже который год Салим так по-настоящему и не свиделся с дочерью, все больше довольствуясь письмами. Но, справедливости ради, тосковать Салиму долго не пришлось, поскольку почти сразу же с отъездом дочери женился его сын, вместе с невесткой подаривший ему двух мальчиков - внуков, ставших для него истинной радостью. И все бы хорошо, но... И тут я должен рассказать об одной детали из жизни Салима, поскольку, как оказалось, именно она сыграла в его жизни роковую роль. А все дело в том, что при рождении сына Салим возьми да и назови его Рашидом, то есть так, как звали и его настоящего отца. Вот и стал его сын Симоняном Рашидом Салимовичем. Однако и это еще не все, ибо и в жены себе Рашид взял азербайджанку. Но, скажите, кто здесь еще недавно придавал таким фактам хоть какое-то значение. Разве что друзья Рашида в шутку называли его Салим оглы. Но, увы, настал час, и все изменилось. Да-да, читатель, ты точно догадался, о чем речь, - о «Карабахе», об этом несчастье, неожиданно навалившемся на тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей. Впрочем, что до Салима, то он поначалу полагал, что уж его-то разыгравшиеся события обойдут стороной. Ведь вместе со своею фамилией усыновивший его отчим дал ему и свою национальность. А уж он ее - своим детям. Но, как говорится, мы предполагаем, а небеса располагают. И беда все же вошла в его дом. Она вошла в один поздний вечерний час в лице трех незнакомцев: господина средних лет. и двух парней с автоматами через плечо, всю эту троицу сопровождали два его давних приятеля, с коими он водил дружбу аж с детских лет. Салим пригласил их к столу, но присели только его друзья, а те трое остались стоять у дверей. Поначалу все молчали, но не прошло и минуты, как незнакомец рявкнул на его друзей:

- Ну, что вы молчите? А не то говорить начну я. И тогда, вздохнув, заговорил один из друзей Салима:

- Салим, этот господин и его люди хотят выселить из города и тебя и твою семью. Но мы рассказали им всю твою жизнь, все как было, и нам удалось кое-что сделать для тебя. Теперь и ты и твоя жена можете оставаться в своем доме и доживать свою жизнь в этом городе. Но господин Мосес требует, чтобы завтра же из города выехал твой сын и его семья. Мы долго его упрашивали, Салим, но у нас ничего не вышло...

- Это почему же, - воскликнул Салим, едва тот кончил свою речь, - ведь у моего сына и фамилия и национальность армянские.

И вот тут раздался ор господина Мосеса:

- Только на бумаге, понимаешь, на бумаге. А по крови он азербайджанец.

Но Салим не хотел сдаваться. И ответил:

- В этом доме если и есть кто с азербайджанской кровью, так это я. А у моего сына мать армянка, и значит кровь у него армянская тоже...

Однако господин Мосес не дал ему договорить:

- Что ж, лучше будет, если отсюда уберешься и ты. Сделай одолжение. А что касается твоего сына, то кровь у него только наполовину армянская. Понял, наполовину, а этого недостаточно. Недостаточно наполовину...

Но пока этот господин визжал, Салима осенила одна мысль. Мысль, показавшаяся Салиму спасительной:

- Да, наполовину. Но это ничего, потому что другую половину его крови я перелью. Перелью чистой армянской кровью...

Эта дикая идея с переливанием крови Салиму представилась настолько возможной, что лицо его даже просветлело. И он, вскочив со стула, обратился теперь уже к своим друзьям:

- А вы чего молчите. Вы же знаете, раз я сказал, то сделаю. Я найду ее, самую чистую армянскую кровь и перелью ее сыну. Так скажите же паройу Мосесу, что в этом городишке я все могу сделать...

Его убежденность, казалось, передалась и его друзьям, и они оба разом заговорили:

- Да, да, парой Мосес, он всегда держал слово, и если уж сказал, то, непременно найдет эту кровь и перельет ее сыну. Здесь все его друзья, парой Мосес, и врачи тоже.

А парой Мосес и оба молодых парня с автоматами, не ожидая подобного оборота дела, стояли, разинув рты.

- И ты принесешь нам справку от врачей, - наконец проговорил пораженный услышанным господин Мосес.

- Конечно, конечно, - ответил улыбающийся Салим, - справку с круглой печатью. Аж от самого главного врача.

- И перельешь половину? - допытывался этот господин.

- Обязательно, парой Мосес, ровно половину; ни больше, ни меньше, - торжествовал Салим.

- Так, так, - соображал о чем-то господин Мосес, - и сколько тебе на это надо дней? Неделя хватит?

- Неделю мне мало, - вскричал Салим, прикидывая в уме, у кого из знакомых врачей он будет доставать такую справку, - неделю очень мало, ведь кровь, господин Мосес, это не вино, чтобы вливать его в себя литрами. Тут стаканами не пойдет, тут надо по каплям.

- И сколько же тебе надо времени? - спросил господин Мосес, по всему, продолжавший о чем-то в уме соображать.

- Не меньше трех месяцев, - ответил Салим, решив про себя, что за три месяца еще успеет что-нибудь придумать.

Но тут парой Мосес, кажется, досоображал свою мысль, и с какой-то дикой радостью воскликнул:

- А-а, половину, говоришь. Не пройдет, любезный. Может, на твоего сына и хватит половины, но на твоих внуков - нет. У них ведь как? Мать - чистая азербайджанка, а отец - наполовину азербайджанец тоже. Самвел, - обратился он к одному из пришедших с ним молодых парней, - скажи мне, сколько же у внуков этого человека течет армянской крови.

Самвел, по-видимому, был силен в подобного рода расчетах. И ответил:

- Если, парой Мосес, считать, что обе бабушки и оба дедушки отдают своим внукам поровну крови, то получается, что внуки этого человека имеют одну четверть армянской крови, а три четверти - азербайджанской. И, значит, перелить им надо будет семьдесят пять процентов крови.

- А-а, вот видишь, любезный. Ты должен будешь принести мне справку, что внукам своим перелил не половину, а половину и еще половину от половины армянской крови. Иначе я не приму ее, иначе...

Но господин Мосес мог бы всего этого и не говорить. Одна только мысль о внуках и о каких-то экспериментах над ними, само их напоминание сразу же лишили его силы и подкосили ноги. Салим замолчал и, глядя на паройа Мосеса широко раскрытыми, непонимающими глазами, опустился на стул.

- А, попался, - закричал господин Мосее, - или ты все же перельешь своим внукам семьдесят пять процентов крови?

- Нет, не смогу, - глухо, чуть слышно ответил ему Салим.

- Ну, а не сможешь, так чтобы завтра их ноги тут не было. Понял?

- Понял, господин Мосес, - все тем же отрешенным голосом отозвался Салим.

- Пошли, ребята, он все понял, - бросил парой Мосес сопровождавшим его автоматчикам, и они ушли.

...Вот такой грустный рассказ услышал я в один полуденный час в городке Н. Услышал от его уроженца и старожила седовласого Салима.

- А где теперь твой сын? - спросил я его, когда Салим кончил свою исповедь.

- У своей сестры в одном российском городке. Там стоит военная часть ее мужа, - ответил он.

А потом тревожным голосом спросил:

- Скажи, а может ли такое же начаться и в России? Что мне было ему сказать? И я ответил:

- Будем надеяться, что не может. Хотя, знаешь, «Карабах» ведь такая зараза...

Еще минуты две посидел я с Салимом, докуривая сигарету, а потом пошел искать своих попутчиков, утолявших голод в местной шашлычной.



РАССКАЗ ШОФЕРА

Интеллигентствующий обыватель - явление и любопытное и забавное. А если он к тому же еще и провинциал, то такому господину нет цены. Во всяком случае в одном можете быть уверены: обозрение его повадок в состоянии хоть чуть-чуть да скрасить и ваше самое тоскливое настроение. В чем ему нельзя отказать, так это в определенном артистизме, что позволяет ему удачно скрашивать свою натуру, свое естественное мещанство путем облачения в тогу немного сноба, немного эстета, немного сибарита и даже немного бунтаря. Это и делает его в глазах людей его же пошиба, но абсолютно лишенных признаков артистизма, некоторой загадкой, однако его выдает присущее ему резонерство, отчего со временем, распознав эту свою ахиллесову пяту, он предпочитает все больше помалкивать и не встревать в разговоры, а только снисходительно улыбаться и неопределенно хмыкать. Домочадцы относятся к нему с подчеркнутым почтением - и со скрытым страхом, соседи обычно сторонятся, а сослуживцы никогда не пьют с ним на брудершафт. Выйдя прогуляться, он в движениях всегда степенен, неизменно серьезен, а две глубокие складки на его лбу - признак неустанной работы ума, работы одной лишь цели ради - не опростоволоситься. Кстати, не пытайтесь рассмешить его анекдотами - он их не приемлет. Как и любое легкомыслие вообще. Точно так же не внушайте ему мыслей о бренности всего сущего, ибо во всяком случае в свою собственную значимость он верит безо всяких сомнений. Его постоянная забота, постоянная головная боль - это его честолюбие. Оно выпирает у него изо всех пор и доставляет ему массу неприятностей. В удовлетворении собственного честолюбия он не знает предела и готов идти на любые тяжкие, дабы достичь его. Между прочим хитрецы, распознавшие эту его слабость, ловко ею пользуются, ибо, потрафив его честолюбию, от него и впрямь можно многого добиться. Да, это так: в минуты удовлетворенного честолюбия он ну прямо-таки по-настоящему хорош: может и над анекдотом похохотать, и сам вспомнить какой-нибудь забавный и курьезный случай из собственного прошлого, и даже раскошелиться и угостить вас шампанским. Так что, ежели уж судьба свела вас с ним в одну компанию, то трафите его честолюбию, трафите, и не пожалеете. Таков он, провинциальный интеллигентствующий мещанин, таков в главном, вне зависимости от того, где живет, чем занимается и каким богам поклоняется. Словом, в своих главных чертах он и экстерриториален, и вненационален, и бесконфессионален. Но только в главном, ибо в зависимости от конкретной и его окружающей среды ему, конечно, бывают свойственны и некоторые черты своеобразия, так сказать, уникальности. В частности, ежели он родом из бывшей НКАО, то его отличительной чертой является стремление выглядеть этаким человеком с Запада, а еще лучше - с Нового Света, словом, цивилизованным, в его представлении, человеком. Кстати сказать, идеологи «Карабаха» не только четко усмотрели в нем эту его черту, но и ловко сыграли на ней. Они внушили интеллигентствующему мещанину из области, что, буде этот самый «Карабах» состоится, то носить его жене панталоны никак не меньше французского покроя, а ему перед обедом щекотать свой аппетит уже не самодельной тутовкой, разными там «Мартини» или виски со льдом. Ну а если он к тому же хоть чуть-чуть с даром живописца или, допустим, певца, то первого убеждали, что картины его достойны выставляться разве что на Монмартре, а второго - что истинный его ценитель живет где-нибудь по соседству с Ла-Скалой или Гранд-Опера. И он поверил, поскольку гипертрофированное честолюбие не дало ему трезво себя оценить. А уж поверив, стал ярым сторонником тех самых идеологов «Карабаха». Стал, хотя и понимал - на это у него ума хватило, - что вослед за своими искусителями ходить ему впредь по колено в крови, сквозь бесчисленные людские слезы и страдания: Но что ему чужая боль, ведь он - парвеню, а всякий честолюбивый выскочка по натуре своей - всегда жесток и бессердечен. В этом, кстати сказать, он одинаков с прочими его духовными братьями, какого бы роду-племени они ни были. Но чтобы быть до конца справедливым, скажу, что от этих своих собратьев из других мест пребывания он все же отличается. И отличается, пожалуй, не в худшую сторону. К примеру, есть в том же Закавказье земли, в которых доморощенные интеллигентствующие выскочки, хоть и будучи родственными карабахскому, тем, однако ж, особенно заметны и выделяются, что, как бы их ни снедало честолюбие, забота о собственном кармане, тем не менее, пересиливает у них все, и даже ради потрафления этому честолюбию не растратятся ну хоть на грош. Конечно, таковые девальвируются куда раньше, ибо, если воспользоваться не больно высоким, слегка вульгарным стилем, жадность фраера сгубит. А вот карабахский интеллигентствующий обыватель, воздадим ему должное, ради туману, глядишь, может и поистратиться. А свидетельство тому - эта история, слышанная мною от одного степанакертского шофера. ...В состав делегации деятелей культуры, прибывшей в область из Армении, входили и два иностранца, кажется, французы армянского происхождения. Ереванцев местная знать разобрала по домам, считая это для себя честью, а вот иностранцев не решились - не ровен час, и опростоволоситься можно. Их поместили в роскошный по здешним местам Дом гостей, построенный в прежние годы и для совсем иных постояльцев. Французов предполагали использовать на всю катушку, а посему и разделили: покуда один едет в совхоз, другого везут к студентам. И так во все дни их пребывания в области. Естественно, что при условии их разделения каждого француза должна была обслуживать отдельная автомашина. Водителем одной из них и был я, причем вместе с французом постоянно ездили в ней прикрепленный к нему телохранитель из местной службы безопасности и кто-нибудь из горисполкомовских работников. Каждое утро я забирал своего иностранца из Дома гостей, привозил в горисполком, и после краткого стояния, покуда француз пребывал в каких-то кабинетах, увозил его и сопровождающих его лиц по выданному мне адресу. И вот, - а дело было на третий день пребывания делегации в Степанакерте, - стою я по обыкновению у горисполкома и жду своего француза. Жду уже минут десять, а француза все нет. И тут-то и подходит ко мне какой-то незнакомец и спрашивает, не можем ли мы отойти чуть в сторону для очень конфиденциального разговора. Ну, мы отошли, и этот незнакомец вдруг задает мне совсем уж странный вопрос; дескать, не хочу ли я хорошенько подзаработать. Я, понятное дело, хотел, и спросил его, что от меня требуется. Самую малость, ответил он, хотя бы на пять минут привести моего француза к нему домой в гости. И называет кругленькую сумму, которую он готов выложить, ежели я исполню его желание. Я, конечно, первым делом спросил у него, зачем это ему надо и нет ли в том какого подвоха. Ответ его, скажу я вам, меня до крайности удивил. Нет, ответил он, никакого подвоха тут нет, и француз ему, оказывается, нужен лишь для того, чтобы прихвастнуть перед соседями да знакомыми. И добавил, что те, порешив о его панибратстве с французом, непременно лопнут от зависти. Вот такая у человека оказалась блажь. Мне, конечно, она до лампочки, но уж очень хотелось заработать. Однако ж есть ведь еще и телохранитель, и я поделился с ним своею тревогой.

- Знаю, - ответил он мне, - а ты переговори с ним, обещай ему половину суммы. Может, и согласится.

Между прочим телохранитель этот, насколько я мог заметить, был не дурак выпить, и это позволяло мне надеяться, что уговорить его можно. И, слегка подумав, я сказал:

- Что ж, попытаться можно, но половина обещанной вами суммы маловата для этого будет.

В ответ незнакомец, после некоторых колебаний, удвоил сумму, и я, наказав ему ждать меня, бросился к телохранителю. К моему удивлению, долго упрашивать его не пришлось, и мы, обсудив предложение, приняли его решив, что какой-нибудь выход еще отыщется. А через полчаса, узнав у незнакомца его адрес и наказав ему ждать нас к себе где-нибудь после обеда, я, телохранитель, француз и один из горисполкомовских работников отправились за город в колхоз на встречу, с сельчанами. После короткого митинга гостям был дан обед с обильными возлияниями, на котором я и телохранитель, перейдя к исполнению нашей задумки, стали усиленно спаивать горисполкомовского работника, а заодно, но в меньших: дозах, и француза. Наша затея удалась, и когда горисполкомовец наконец-то заклевал носом, мы втроем направились назад в город. Француз, находясь в блаженном состоянии, всю дорогу исходил истомою и напевал веселую песенку о какой-то Катрин. Словом, все складывалось как нельзя лучше, и когда мы въехали в город, я попросил его заехать на пять, минут к себе домой, поскольку, мол, мои домочадцы жаждут его увидеть. Француз не возражал, и очень скоро мы оказались у дома уже ожидавшего нас утреннего незнакомца. Нас проводили на второй этаж в переполненную людьми квартиру, у входа в которую ее хозяин, словно давнего приятеля, обнял француза и троекратно с ним облобызался. Француза усадили за стол и все тот же глава семейства выпил с ним на брудершафт подряд две рюмки коньяку. После второй рюмки француз, покачиваясь, поднялся наг ноги и произнес на французском какой-то тост, смысла которого никто не понял, но зато понял ни слова не кумекающий на французском шустрый телохранитель, переведя его как здравицу француза в честь милейшего хозяина дома. Все в комнате захлопали в ладоши, а предусмотрительно приглашенный фотограф запечатлевал одну за другой мизансцены этого фарса на пленку своего аппарата. Но тут время наше вышло, о чем я незаметно дал знать, хозяину дома, который столь же незаметно для чужих глаз, расплатился с нами. И мы повели теперь уже основательно покачивающегося француза вниз к машине, садясь в которую он опять что-то гаркнул, и его опять перевел наш телохранитель, сказавший провожавшей нас толпе, что француз всех любит и горячо целует. Ура! - заорала толпа, и мы уехали. Мы отвезли своего француза в гостевой дом, где он отсыпался аж до самого вечера. А через день вся делегация отбыла в Армению, а я и телохранитель облегченно вздохнули, ибо никто из официальных лиц так ничего и не узнал о нашей проделке. Нам же рассказывать им о ней, естественно, никакого резона не было. Вот, собственно, и вся история. ...Шофер умолк, посмеиваясь в усы и вспоминая ту свою удачную и забавную проделку. Молчал и я, дивясь причудливым порывам людского честолюбия.

- А видеть тебе того чванливого дядю больше не водилось? - спросил я шофера.

- Да раза три приходилось, но вот только на мои поклоны он так ни разу и не ответил. Словно меня никогда в жизни и не встречал. Чудно, - ответил мне шофер.

Но ничего чудного в том, конечно, не было, и чванливый дядя оттого не узнавал шофера, что и сам поверил, будто француз для того только и приходил к нему домой, что уж очень желал его увидеть. Таков он, этот провинциальный интеллигентствующий обыватель.

НА ХАШЕ

В то раннее субботнее утро я стоял у еще закрытого газетного киоска, когда напротив меня остановились «Жигули», и кто-то, открыв заднюю дверцу машины, громко меня позвал. Я подошел к «Жигулям» и узнал в позвавшем меня человеке некоего Артура, мужчину примерно моих лет, с которым познакомился не далее как неделю назад на торжестве по поводу дня рождения одного нашего общего знакомого. На торжестве том, прошедшем шумно и весело, я был усажен как раз рядышком с этим вот Артуром, и, помнится, весь вечер доказывал ему, что в отличие от летающих тарелок снежный человек - это не миф, а первое еще неизученное звено в цепи структурной эволюции человеческих популяций. А потом, уже расходясь на улице, читал ему стихи. Вот он-то и окликнул меня в этот ранний час:

- Привет, ты кого караулишь?

- Жду газет, - отвечаю я.

- Э-э, нашел чем себя занять. Едем с нами.

- Это куда же?

- На хаш, - смеется Артур и, отодвигаясь в дальний угол сиденья, приглашает меня в машину.

В холодное раннее утро да на голодный желудок хаш, понятное дело, - удовольствие не из последних. Опять же, глядишь, и незаметно убью хотя бы половину этого бездарного, а иных здесь и не бывает, субботнего дня. Словом, не мудрствуя лукаво соглашаюсь и влезаю в «Жигули». Кроме моего знакомого, рядом с молодым парнем-водителем в машине сидел еще и какой-то важного вида господин лет этак шестидесяти, привлекший мое внимание изысканностью своей одежды и огромным золотым перстнем на пальце закинутой за спинку сиденья руки. Едва я сел в машину и она тронулась с места, Артур, не мешкая, представил меня этому господину:

- Рекомендую вам, парой Жирайр. Я его хорошо знаю и уверен, что для дела нашего он подойдет.

- Ну, коли рекомендуешь, я не возражаю, - отреагировал тот и, обращаясь уже к водителю, добавил:

- Прибавь ходу и давай уже теперь без остановок.

Ехали мы долго и уже далеко за городскими строениями, свернув на проселочную дорогу и изрядно проехав по ней тоже, наконец-то оказались у одного двухэтажного дома, окруженного со всех сторон невысокой каменной оградой. Нас уже, видимо, ждали, поскольку обе створки железных ворот были предусмотрительно открыты, и мы, не останавливаясь, въехали во двор, оказавшийся, по сути, садом, в одном из углов которого и высился дом с прилегающими к нему хозяйственными постройками. Хозяева дома встретили нас приветливо, а паройа Жирайра - с подчеркнутым почтением, Глава семейства, дородный мужчина примерно тех же лет, что и господин Жирайр, по всему видать, давно и хорошо его знал, и, троекратно с ним облобызавшись, пригласил нас в дом. И пока мы проходили садом и поднимались на второй этаж, Артур объяснил мне мою задачу, из-за которой я, собственно, и был приглашен на хаш. А была эта задача в общем-то пустяковой, поскольку, как оказалось, мне надлежало всего лишь отредактировать пару страниц какого-то текста, составленного, как добавил Артур, человеком не шибко владеющим русским языком. Отредактировать так отредактировать, подумал я, хаш стоит куда большего. И вот нас вводят в просторную комнату, а по сельским масштабам - почитай целую залу, центр которой занимал массивный стол, уже убранный обильными яствами и бутылками разного рода крепительных и охладительных напитков. И едва мы расселись, а мы - это четверо нас - гостей, да еще хозяин дома с сыном, мужчиной лет тридцати пяти, - как две женщины внесли и поставили на противоположных концах стола по большой кастрюле еще дымящегося хаша. Женщины тотчас же ушли, а парой Жирайр, обращаясь ко всем нам, прояснил ситуацию:

- Поскольку компания наша чисто мужская, то всяк заботится сам о себе. И давайте начнем - хаш хорош горячим. Все потянулись к кастрюлям, наполняя свои блюда соблазнительными кусками говяжих ножек.

- Хаш едят только с водочкой, верно, парой Жирайр? - подал голос хозяин дома, не дав нам проглотить и кусочка.

- Верно, Петрос, верно. Да и какой коньяк сравнится с тутовкой, - отозвался парой Жирайр.

Получив такое одобрение, хозяин сам, обойдя всех нас, наполнил наши рюмки тутовой водкой и первым взял слово:

-Друзья, я пью за очень уважаемого мною паройа Жирайра, желаю ему удачи во всех его делах и одновременно выражаю свое большое сожаление, что уже завтра утром он покидает нас. Надеюсь, что парой Жирайр скоро опять приедет к нам и погостит хотя бы с неделю. Ваше здоровье, парой Жирайр.

- Спасибо, Петрос. Приеду, непременно приеду, - самодовольно улыбаясь, отозвался парой Жирайр, поднимая свою рюмку.

Выпив за здравие господина Жирайра, мы принялись за хаш. Приготовлен он был, скажу я вам, по самому высокому разряду, а чесночно-уксусная приправа да разного рода специи придавали нашей еде особую, чисто кавказскую остроту и пикантность. Второй тост тоже был предложен хозяином дома - теперь уже за всю, как он выразился, домовую книгу паройа Жирайра. Ну а третью рюмку по предложению самого господина Жирайра мы иссушили за гостеприимного хозяина. И вот только теперь, после своего тоста, парой Жирайр и напомнил Артуру о нашем деле. Тот тут же вышел из комнаты, а вернувшись, протянул мне лист стандартного машинописного формата, на обеих сторонах которого мелким почерком был написан какой-то текст. Я разобрал его: то была листовка, приуроченная к наступающему празднику Рождества Христова и обращенная к солдатам и офицерам, размещенных в области частей внутренних войск. Словом, пробуждение интереса к религии какие-то люди вознамерились поставить на службу карабахскому сепаратизму и использовать в своей пропагандистской деятельности. Это скоро подтвердил и господин Жирайр, обратившийся ко мне со словами:

- Мы узнали, что среди военных есть и верующие. Ты сейчас отредактируешь текст этой листовки, а уж наша люди напечатают ее набело, размножат и распространят в частях. Ее содержание мы думаем передать завтра и по радиостанции «Свободный Арцах». Так что будь повнимательней.

- Хорошо, парой Жирайр. Сделаю.

И я стал уже внимательно читать листовку. Стилистических и грамматических погрешностей в ней хватало, но поражало не это, а ее содержательная беспомощность, что сразу же бросилось в глаза даже мне, человеку в общем-то далекому от теологии и христианской фактографии. А каково это будет читать верующему, подумал я, но, благоразумно решив, что до содержания листовки мне никакого дела нет, занялся лишь техническим редактированием текста. Впрочем, и тут я не особенно старался, ибо ошибок было столько, что даже при поверхностной корректуре листовка оказалась сплошь в моих исправлениях. И как я ни старался для солидности тянуть время, а уже через полчаса вынужден был отдать ее Артуру, а уже он - паройу Жирайру. Тот, по-видимому, моей работой остался доволен, поскольку, обозрев обе стороны листа, тут же мне мило улыбнулся. А затем подозвал к себе Артура и что-то передал ему, кивнув головою в мою сторону. Этим «что-то» оказалась пятидесятирублевка, которую Артур сунул мне в карман, вернувшись на свое место.

- Зачем вы так, нехорошо получается, - укоризненно сказал я господину Жирайру.

- Держи, держи, - менторски отозвался он, - за прилежание и труд следует благодарить. И добавил:

- Кстати, как тебе листовка, понравилась?

И хоть всего полчаса назад я, казалось бы, дал себе слово держать молчание относительно содержания Листовки, но тут возьми да и ляпни:

- Чушь какая-то, чему ж там нравиться.

Парой Жирайр чуть не поперхнулся куском хаша:

- Это почему же?

Купеческое самодовольство этого человека, сквозившее во всех его манерах, и его гонор, признаюсь, к тому времени уже настолько меня раздразнили, что отказать себе в удовольствии попортить ему настроение я не мог. Да и тутовая водка тоже, что греха таить, подталкивала к этому. И я сказал:

- Да потому, что автор этой листовки заврался как сивый мерин. Курам на смех она, вот что.

От этих моих слов парой Жирайр весь побагровел и, вынув из кармана листовку, зло бросил:

- Нельзя ли конкретней, любезный?

- Можно, - ответил я. - Вот, к примеру, в ней написано, что Христос до глубокой старости призывал христиан к объединению. Это до какой же такой старости, ежели распят он был в тридцать три года... Я замолк, ожидая реакции господина Жирайра. Но он лишь тупо смотрел на меня, еще более багровея лицом. А потом сквозь зубы проговорил:

- А еще?

- А еще, - с издевкой в голосе ответил я, - знайте, что хоть Мария Магдалина и Мария, но никак не Богородица. Да к тому же... Но парой Жнрайр не дал мне договорить. Он вскочил со стула и нервно зашагал по комнате.

- Ах, подлец, ах, негодяй, - орал он на весь дом, комкая в руках листовку, - и за эту-то галиматью я отвалил ему триста рублей. Ах, подлец...

- А кто он таков? - робко спросил его Артур.

- Не твое дело, - гаркнул парой Жирайр, - не навечно же я уезжаю, даст Бог, вернусь и сполна ему воздам, ох, воздам...

В комнате установилась гробовая тишина. А, парой Жирайр еще минуты три мерил комнату, чертыхаясь и проклиная неведомого нам хитреца. Потом, слегка успокоившись, он подошел к столу и залпом выпил наполненную хозяином дома рюмку водки. И задумался. Мы смотрели на него, не отрывая глаз и гадая, что он напридумает в этой ситуации. Но парой Жирайр думал недолго, Обойдя стол, он вплотную подошел ко мне и спросил:

- Послушай, а не возьмешься ли ты за это дело? Я бы неплохо заплатил. За оперативность тоже.

Но такая перспектива меня не соблазняла, поскольку в затеях их участвовать не хотел. И я ответил:

- Нет, парой Жирайр. Тут нужен специалист-теолог. Я тоже могу накуролесить.

- Жаль, - сказал парой Жирайр. И чуть помолчав, добавил:

- Ну, для листовки время еще есть - подготовим и пришлем. А вот ребята из радио на этот материал рассчитывали. Н-да. И что же им взамен предложить, а? Что же, что же?

Задаваясь этим вопросом, парой Жирайр почему-то продолжал смотреть на меня, словно от меня и ждал ответа. А злой бес, подогреваемый тремя рюмками тутовки, все никак не успокаивался во мне. И я буркнул:

- Стихи, парой Жирайр, стихи!

У паройа Жирайра отвисла челюсть. Взметнув вверх брови, он долго смотрел на меня немигающими глазами, и, наконец, спросил:

- Ты в своем уме? Какие такие стихи?

- А самые обыкновенные, парой Жирайр, - бодро ответствовал я, - стихи о женщинах. Солдаты, парой Жирайр, такие молодые, даже офицеры, а вы им о господних карах да о возмездии. Уверяю вас, стихи о женщинах им будут куда интереснее. Кстати, могу предложить и свои. И недорого возьму, парой Жирайр.

От изумления парой Жирайр, кажется, вконец потерял чувство времени и молча смотрел на меня минуты три или даже пять. А потом, словно бы очнувшись, взял со стола свою рюмку, поставил ее рядом с моею и наполнил их обе водкою. Мы выпили с ним на брудершафт и закусили солененьким перцем. Перец оказался горьким и парой Жирайр запил его лимонадом. А затем, все так же неотрывно глядя на меня, спросил:

- Ну-ну. О женщинах, говоришь. И какие ж это, к примеру, стихи?

И я оказался в своей стихии. Но вот чего не могу понять и по сию пору, так это то, почему в ту минуту мне припомнились именно те шуточные стихи, которые я некогда, давно уже, писал одной знакомой библиотекарше, увлекавшейся поэзией вагантов. И я начал декламировать:

Мадам, шарман, мои шер ами,
Какая жалость, черт возьми:
В моем кармане ни шиша,
Зато я добрая душа,
Зато, мадам, я весь готов...
Но парой Жирайр не дал мне дочитать их:

- Э-э, постой, постой, слушай. Вы только посмотрите на него, а. Без шиша в кармане ему, видишь ли, к мадам захотелось. А почему бы сразу не к королеве какой. Бордель, любезный, это тебе не Красный Крест и Полумесяц. В Париже, по крайней мере, я таких мадамов не встречал. Да и потом, у солдат ведь тоже в кармане ни шиша, и нечего их травить. Словом, мне твой черный юмор не по душе. Давай уж что-нибудь веселенькое.

- Могу и веселенькое, - все еще бодрым голосом ответил я, хотя и был несколько озадачен профессиональным разносом паройа Жирайра. И уже не искушая свою память, решил срифмовать экспромтом. И пару минут пораскинув мозгами, даже не прочел, а скорее пропел:

Мы пойдем с тобою к речке,
Будет жарко, как на печке.
Будем бегать и купаться,
Будем крепко целоваться,
Будем...

Но парой Жирайр своим окриком вновь прервал меня.

- Будешь, будешь... Ничего ты не будешь, любезный. Тут, понимаешь ли, кругом стреляют, людей воруют, и носу боишься из дома высунуть, а ему, видите ли, к речке захотелось. Захотелось - так иди, а никакая такая дура в такое вот время с тобою туда не пойдет. Тем более за тот самый шиш из твоего кармана. Так что уж лучше бы валялся ты с ней на печке, а еще предпочтительней - в каком-нибудь подвале. Может, и пронесет. Короче, фантазируй да знай меру. И вот что. Ты скажи, нет ли у тебя чего-то этакого... боевого, партизанского...

- Но ведь мы же, парой Жирайр, договорились про женщин, - попытался было я возразить.

- Ну, и партизанского и про женщин, - уточнил он.

- Хорошо, парой Жирайр, я попытаюсь, - согласился я, предчувствуя, однако, что и на стихах мне не сделать бизнеса. Но на всякий случай принял позу, как если бы готовился к штыковой атаке. И опять экспромтом прорифмовал:

Иду я в горы воевать,
Когда вернусь - лишь Богу знать.
Но я иначе не могу,
А ты с другими - ни гу-гу,
Ты знай...

Но парой Жирайр прервал меня на сей раз еще более грозным окриком:

- Остановись, слушай, остановись. Вы на него посмотрите, а! Ишь чего захотел, а! Сам, видишь ли, в горы идет, чем, там будет заниматься и когда вернется - одному Болту ведомо. А ей, понимаешь ли, ни гу-гу. Жди. Да у тебя, как погляжу, не женщины, а сплошь идиотки. И стихи, скажу тебе, тоже не для нормального уха. То, понимаешь ли, ни шиита в кармане, а он к мадам прет, то речка ему уже и не речка, а печка, а то и вообще чушь какая-то. Гу-гу, видишь ли.

- Не любили вы никогда, парой Жирайр, - обиженно прервал я его. Но уж лучше бы смолчал, ибо реплика эта моя вконец его раздосадовала.

- Ты это брось, приятель, - возмутился он, - я столько любил, что и на твоего правнука хватит. Но не таков я мужчина, чтобы без шиша в кармане любить. Уважать себя надо, понял?

- Понял, парой Жирайр, - еле произнес я.

- Ну, а коли понял, то и кончим на этом. И оставь свои стихи при себе. Может, еще прочтешь их какой дуре.

- А ты, - обратился он теперь уже к Артуру, - передай ребятам на радио, пусть уж они завтра каким-нибудь старым материалом воспользуются. Поскольку с новым у н

Автор: Айсу 26.03.2006, 22:40

А можно продолжение темы?Заранее благодарю.

Автор: gülbeşeker 27.03.2006, 09:40

Рассказы ужасные...Всмысле жутко трагичные...Никакое чувство не может сравниться по силе с ощущением потери человека, родного тебе, даже если он стал родным и близким за 3 дня службы рядом....Никому такого не желаю!!!

Автор: Сабир 27.03.2006, 16:32

ТЕЗКА

Когда у бывшего красного конника Саркиса родился сын, имя ему подбирал он сам, назвав мальчика Лентрошем. Недавний солдат революции полагал, что имена боготворимых им Ленина, Троцкого и Шаумяна, сведенные воедино, словно путеводные звезды будут озарять весь жизненный путь его сына. Но не успел Лентроша и сколько-нибудь подрасти, как с календарей исчезло имя объявленного врагом народа имя Троцкого. И когда мальчику пришла пора идти в школу, красный конник бросился в загс и настоял на смене имени сына с Лентроши на Вялена, полагая, что уж Ленин-то точно на века. С этой мыслью и почил Саркис.

…Казалось, что все жители небольшого карабахского городка собрались на митинг, чтобы послушать, что скажет им приехавший из областного центра лектор. И лектор говорил, говорил почти час, закончив свою речь словами:

- Теперь, я думаю, вам ясно, что во всем виноват Ленин, отдавший карабахскую землю азербайджанцам. А у вас в городском саду и до сих пор красуется его бюст. Долой Ленина со всех пьедесталов!

- Долой, - вопит ему вослед взвинченная толпа и, кем-то ведомая, направляется к саду.

Памятник огорожен невысоким металлическим частоколом, по периметру которого расхаживают два скучающих милиционера. Но на них никто не обращает внимания, и уже скоро толпа окружает памятник, остановившись в полушаге от частокола. Милиция куда-то исчезла, а крики толпы «Долой Ленина» становятся все неистовей. И вот уже летят в сторону памятника сначала один, потом два, а потом и десятки камней с комьями грязи.

Камни отскакивают сразу же, а грязь медленно сползает по лицу Ленина, и мне без очков кажется, что это и не грязь вовсе, а такие вот слезы. Грустная, чудовищная картина!

А буйству толпы нет предела, и уже никто не обращает внимания, что иные метатели с одной стороны ограды, промахиваясь, попадают камнем не в Ленина, а в людей с противоположной ее стороны. Не обращает, поскольку все их чувства захлестнула внушенная толпе искусными развратителями злоба к Ильичу.

И вдруг в двух шагах от себя я вижу коренастую фигуру Вилена, с булыжником в руке вступающего в толпу. Ладонь Вилена с две моих ладони и булыжник в его руке огромен и тяжел. Глаз у него остр, и я знаю, что Вилен не промахнется. И кричу ему:

- Вилен, Вилен.

Вилен вздрагивает, медленно поворачивается ко мне и хмуро смотрит на меня.

- Вилен, - уже хоть и громким, но спокойным голосом говорю я ему, - подойди, пожалуйста, ко мне. Очень тебя прошу, подойди.

Вилен тяжелым, неторопливым шагом подходит ко мне и спрашивает:

- Чего тебе?

Сохранивший и в свои шестьдесят лет телосложение молотобойца, Вилен, подойдя ко мне вплотную, закрывает собою и ограду памятника и толпу. И мне теперь, поверх головы Вилена, виден один лишь бюст Ленина со стекающей по его лицу грязью. Я смотрю на лицо Ленина, и тихо, почти шепотом говорю Вилену:

- Вилен, неужели и ты тоже. Как же ты можешь, а? Ведь ты Вилен. В тезку-то своего, разве так можно...

- Не называй меня больше Виленом. Не хочу, - тоже почти шепотом отвечает мне он.

- Это почему же, Вилен? Не я подбирал тебе имя, а твой отец. Ведь он сейчас в гробу переворачивается от твоих слов, - говорю я этому сыну солдата революции.

- Он в гробу переворачивается, а я вот здесь и сейчас, - отвечает мне Вилен.

- Это почему же?

- Как почему? Или ты не видишь, что творится кругом? И тебе все нипочем, нипочем уже и сам себе? А я вот уже не могу. Мне даже и дома уже покоя не дают.

- Дома-то почему?

- Да все из-за внучки. Ей сейчас десять лет, а при ее рождении имя ей выбирал я. Помнится, я тогда еще подумал, а как бы отец мой назвал свою правнучку, будь он жив. И выбрал ей имя Октябрина. А теперь вот и жена и дочь все пилят меня. Мол, как назвал, так сам и меняй. А что делать? Придется пойти в загс или куда там еще и поменять.

- Не надо, Вилен, - говорю я ему, - никуда не иди и имя внучке не меняй.

- Это почему же?

- Да потому, Вилен, что хоть мне с тобою может и не доведется, но внучка твоя еще будет гордиться своим именем.

- Ты думаешь? - спрашивает Вилен.

- Я уверен, Вилен, уверен.

Вилен бросает булыжник, и мы уходим с ним прочь от гудящей толпы.



НЕ СЛАВА, А ПРЕЗРЕНИЕ

Когда не стало мамы, бывая в других городах, как бы ни был занят, я хожу на кладбища. Здесь, в царстве усопших, отошедших в мир иной, человек соприкасается с вечностью. Здесь многое воспринимается по-иному, ко многому подходишь с иной меркой. Здесь понимаешь, что почти все - суета сует, и есть всего лишь очень немногое - немногое такое, чему стоит служить, отдать и сердце свое и еще оставшиеся силы. Здесь, пусть и ненадолго, человек очищается, умиротворяется, становится лучше.

Здесь, среди могил, мне всегда было досадно, что не верую, что я - атеист. А так хотелось бы верить, что есть оно, чистилище, где каждому дана возможность избавиться от грехов, и после суда, пусть и строгого, страшного суда, обрести, наконец, душевный покой.

Ходишь, ходишь среди могил и думаешь, вот он - мир, где не место нашим копеечным страстям, а более всего – гордыне, тщеславию, честолюбию. Читаешь эпитафии, эти надгробные письмена, и иные из них разрывают сердце, гнетут душу, подкашивают ноги. Трудно становится дышать, и тогда уже бежишь из этого царства мертвых, чтоб и самому не остаться здесь.

А иногда... иногда вдруг прочтешь такое, что всего тебя наполняет протест. И думаешь, кто он, этот глупый, пустой и чванливый человек, умудрившийся и сюда, в эту обитель скорбей человеческих, принести и запечатлеть на камне свои дешевые страстишки, свою непомерную любовь к позе, к рисовке, к собственной персоне.

«Пышные похороны не нужны мертвым, - они ублажают тщеславие живых», - сказал французский мудрец Ларошфуко, и был безусловно прав. Не нужны мертвым и славословия, ничего им земное уже не нужно.

А эпитафии... эпитафии - это крик твоей души, твое последнее «прости».

Так должно быть. Как-то (давно это было) я прочел на могильном камне простую надпись: «Спасибо, отец». Взрослый уже сын, прощаясь навеки, благодарил отца. За что? Мы не узнаем этого. Да и зачем нам знать, ведь это их тайна. Одну половину этой тайны отец унес с собой, другая осталась в душе у сына. И она дорога ему, она теплит его душу, коль и в этот час скорби он вспомнил о ней.

А однажды, и тоже на могильном камне, я прочел вот такую надпись: «Отцу, полковнику Советской Армии, от сына - доцента». Ну, что сказать? Ведь не аллея же почетного захоронения, и камень поставлен не от государства, не от официального органа, не от должностного лица: от сына - отцу. Эта надпись, словно та же реклама на залежалый товар, обращалась к прохожим: вот каков был мой отец - не чета вашему, но и я хорош, - доцент.

Удивительная это вещь - память. Когда начались «Карабахские события», житель Еревана Зорий Балаян, оставив в стольном граде Армении семью, перебрался в Степанакерт. Городские власти областного центра выделили ему в горисполкоме кабинет. Для приема здешнего обывателя, а более всего - для изобретения разного рода сепаратистских пакостей да поношений в адрес народа Азербайджана (на что он, скажем прямо, большим был докой). И когда его «художества» основательно надоели военной комендатуре города, к Зорию Балаяну явился офицер - представитель комендатуры. Между ними состоялся диалог, который сам Балаян изложил в газете «Советский Карабах».

Вот краткий пересказ этого диалога.

Офицер (Балаяну): - Если Вы не прекратите своей националистической и сепаратистской пропаганды, то по распоряжению властей Азербайджана будете выдворены из области.

Балаян: - Вы сами читали это распоряжение?

Офицер: - Да, читал сам.

Балаян: - Дайте мне это распоряжение.

Офицер: - С собой у меня его нет, я не взял его.

Балаян: - Но вы его видели, это распоряжение?

Офицер: - Да, и видел, и читал.

Балаян: - Никуда я не уеду. Дайте мне это распоряжение, тогда еще подумаю.

Зорию Балаяну, этому мастеру интриг и скандалов, документ тот был нужен для новых спекуляций на тему о «демократии». Однако, распоряжения не получив, переживать особо не стал, и направил Президенту СССР, в Прокуратуру, Верховный Суд, Министерство внутренних дел страны телеграммы: - караул, покушаются на мои гражданские права, гарантированные Законами страны. Текст телеграммы венчала строка поистине балаяновская: прошу эту телеграмму считать моим заявлением на предмет привлечения к ответственности руководство Азербайджана.

В день, когда он направил эту телеграмму во все властные органы страны, я увидел его выходящим из горисполкома в сопровождении своих борзых. Сколько же самодовольства, сколько чисто провинциального упоения собой было написано на его лице. И вот тут-то в моем мозгу сработала ассоциативная память. И я вспомнил ту эпитафию сына-доцента, и подумал, что, наверное, вот так же всегда довольным собой выглядит и тот доцент.

И, знаете, в сходстве Балаяна с тем доцентом я, в общем-то, не ошибся, ибо оказалось, что и он придумал для «своего отца в чем-то очень схожую эпитафию: «Мой отец резал хлеб стоя». Отца Зория Балаяна я никогда не знал, и вовсе не намерен тревожить его тень, ведь это не его вина, что на его могильном камне запечатлена такая запись. Меня другое удивляет: как мог Зорий Балаян вообще додуматься до нее. Ведь речь идет о жителе карабахского села, покоящемся тоже на карабахском погосте. И очевидно, как каждому сельчанину, ему случалось сидеть у родника и трапезничать вместе с приятелями. Что, и тогда он вставал на ноги и стоя разрезал хлеб? Нет, конечно, и отрезал, и отламывал его сидя, а нередко и полулежа на траве, как это делают здесь все. И правильно делают. Но как все - для него не подходит. Ему надо по особенному, чтобы люди сказали: ох-ох, все у него по-особому. Словом, типичный (от села отставший - к городу не приставший) провинциальный честолюбец. Искатель славы, пусть и скандальней, пусть и нелепой, но славы.

Кстати, о нелепости. В одном из своих писаний он изрекает: «Мы строим свое счастье на крохотном участке плодородной земли, которая по своей площади в сто шестьдесят раз меньше полуострова Камчатка...» Ну, скажите, не нелепость ли это, и при чем тут Камчатка. Уж коли на то пошло, сравнил бы сразу с Гренландией, и вышла бы цифра куда экзотичнее. Но нет, ему надо именно с Камчаткой, ибо как еще иначе дать знать читателю, что и на Камчатке тоже ему довелось побывать. Ну, не может человек не ввернуть о себе хотя бы одного слова. Вот и сравнил Армению с Камчаткой...

Есть у русского поэта Петра Якубовича замечательное стихотворение «Слава». Забвение - вот удел всякой славы, - таков рефрен этих стихов.

Но не слава, а презрение тысяч и тысяч людей, обожженных «Карабахом», будет предшествовать людскому забвению Зория Балаяна.



ТОРГОВЫЕ ШАЛОСТИ

Газовое объединение, где я служил, не имело ни своего буфета, ни столовой, и посему свой обеденный перерыв я все больше проводил в буфете швейной фабрики «Весна», расположенной от нашего объединения в пяти минутах пешего хода. Заведовал буфетом некий Шаин, парень шустрый и в общем-то славный малый, старавшийся, понимая мою необустроенность, всякий раз в меру своих возможностей наилучшим образом меня обслужить. Иногда мы вели с ним почти философские беседы, и это нас чуть-чуть сблизило.

И вот однажды, не поимев во рту с утра ни кусочка хлеба и подзадержавшись у начальства, я пришел к Шаину много позже обычного и попросил его чем-нибудь меня накормить, да пооперативнее. Буфет был уже пуст от посетителей, и Шаин пригласил меня за стойку, прямиком на кухню, чтобы там, вдали от случайных посторонних глаз, угостить меня блюдом, коим он в тот день кормил одно только свое фабричное руководство.

Блюдом этим оказалось отменное жаркое, тем более вкусное, что Шаин сдобрил его стаканом красного крестьянского вина из хранящейся у него где-то в запасниках бутыли. Словом, по тамошним обстоятельствам обед вполне можно было считать королевским. Ну, съел я полтарелки жаркого, запил половиной стакана вина и решил передохнуть. И тут-то захотелось мне закурить.

А надо сказать, что в ту пору в Степанакерте в смысле дефицита хуже всего обстояло с куревом. Единственное, что еще можно было достать, причем достать из-под полы да с изрядной переплатой, так это ереванскую «Астру». Ну, кто ее курил, тому, думаю, не надо объяснять, что это за сигареты - одна солома. Конечно, кое-кто в городе курил и «Мальборо», но ведь для того они весь этот кавардак и затеяли, чтобы и «Мальборо» курить и «Наполеоном» запивать. Но я сейчас не о них, я - о себе.

Одним словом, вынимаю из кармана эту самую «Астру» и закуриваю. И сразу же захожусь в таком кашле, что весь свет мне становится не мил. Тушу сигарету и ищу глазами урну, куда бы мне ее бросить. Урна оказалась в самом углу кухни, и я иду туда. А возвращаясь к столу, вдруг вижу - не веря своим глазам - штук двадцать пачек сигарет «Космос», лежащих на полке столбцом друг на друге за какими-то коробками. Ба, думаю, а ведь в Баку я только этот «Космос» и курил, пристрастясь к нему. Откуда они вдруг здесь? Или, может, это всего лишь бутафория, так себе, пустые пачки. И спрашиваю у Шаина:

- Шаин, это у тебя что, настоящий «Космос»?

- Настоящий, но ты не трожь, нельзя.

А надо сказать, что вся эта история с сигаретами случилась вскоре после моего приезда в те края, когда я еще не очень был осведомлен о масштабах дикости, тамошних нравах. И спросил:

- Это почему же?

- А потому, - ответил он, - что сигареты эти бакинского производства. Остались от прошлых запасов. А торговать товарами азербайджанского производства нам теперь запрещено. И если я нарушу этот запрет, меня вмиг уволят. Или ты хочешь этого?

- Боже упаси, ни в коем случае.

- Ну вот. Кстати, у меня здесь обедали как-то несколько строителей - директор просил их накормить, а я возьми да угости их этими сигаретами. Так один обещал мне голову размозжить за них. Еле отделался. Так что, если хочешь, то можешь покурить у меня на кухне. А на вынос - не могу.

Я выкурил подряд две сигареты, и такое у меня было ощущение, словно и сам уже побывал в Баку.

Из дальнейших разговоров с Шаином узнал я, что на складе у него хранится еще целый ящик таких пачек, и что курит их он только сам да еще угощает ими своих друзей, когда те у него гостят.

Через полчаса, доев жаркое и допив вино, я засобирался уходить. Но закурив на прощанье еще одну сигарету, стал я вымаливать у Шаина хотя бы десяток этих пачек. За любую сумму. Шаин долго отказывал, но в конце концов сломался и отдал их мне, причем за свою же цену. А все потому, что поверил моим заверениям, что ежели кто их у меня обнаружит, то заявлю, что приобрел эти сигареты у солдат из патрулей, у которых азербайджанского производства сигареты были не редкость.

И еще целых два месяца, пока не иссякли Шаиновы запасы, баловал я себя сигаретами «Космос». Вообще же, уж коль скоро речь зашла о торговых страстишках «Карабаха», скажу, что они здесь разыгрывались в изобилии и в самых оригинальных вариантах. К примеру, один поклонник «Нар-Шараба» (Азербайджанский сладкий гранатовый соус), этого редких качеств гранатового экстракта, рассказывал мне, что он периодически приобретал его у знакомого складчика, предварительно сменявшего исконную этикетку «Нар-Шараба», свидетельствующую о его азербайджанском производстве, на подвернувшиеся под руку торговые знаки иностранных фирм.

И уж коль скоро речь зашла о товарах из Азербайджана, скажу, что на «черном» рынке они были не редкостью, хотя и поступали сюда уже по нелегальным каналам. Причем долгое время своеобразным перевалочным пунктом этой торговли служил город Симферополь, куда систематически организовывались чартерные авиарейсы и где у степанакертских дельцов имелись свои постоянные маклеры.

Но, конечно, особенно бойко здесь шла торговля с рук промышленными и продовольственными продуктами, поступающими в Армению из-за рубежа в дар ее гражданам, пострадавшим в дни страшного спитакского землетрясения. Второй взлет этого «черного» рынка был связан тоже с поступлением помощи, но теперь уже беженцам.

Но все это были, конечно же, торговые шалости, а по-настоящему большая коммерция осуществлялась в тайне от обывательских глаз, по неведомым человеку с улицы каналам. И это понятно, ибо область, по прихоти сепаратистов отказавшаяся от естественных для нее экономических связей с Азербайджаном, и месяца не продержалась бы, не задействуй она эти каналы. Часть из них функционировала уже с 1988 года, а в пору хозяйничанья в области Комитета Особого Управления А.Вольского таких каналов стало куда больше. Правда, и при этом комитете, то есть в 1989 году, иные крупные сделки, например, поставки запчастей к машинам из Набережных Челнов, бывало, срывались, но то была заслуга не комитетчиков, а населения тех районов, по которым транспортировались грузы.

Но совсем иная ситуация сложилась тогда, когда управление областью взял в свои руки специальный Оргкомитет во главе с В.П.Поляничко: все сколько-нибудь крупные коммерческие операции были взяты под жесткий контроль.

Увы, с ликвидацией Оргкомитета и выводом из области войск МВД бывшего Союза ни о каком контроле уже не могло быть и речи. А с пробитием Лачынского коридора поток грузов в область стал уже безграничным. Надо ли говорить, что львиную долю в них составляло оружие. И начался новый, кровавый этап «Карабаха».



КАРАБАХ: ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

«Карабах» как был, так, конечно же, и остался явлением однозначным, в сути своей сориентированным на отторжение в пользу Армении части азербайджанской земли.

Но вот в том, каковы его внешние формы и какими методами он замышлялся актуализироваться, - в этом «Карабах», безусловно, уникум, не имеющий себе равных среди прочих аналогичных ему событий.

Тут было задействовано все, что хоть в какой-то мере могло содействовать его успеху: история и реальность, наука и религия, экономика и заурядная афера, - абсолютно все. Причем, безотносительно от того, насколько это приемлемо или противно человеческой натуре: творцам «Карабаха» было не до таких мелочей.

Некоторые особенности «Карабаха», некоторые черты к его портрету и приведены в публицистических материалах этой части книги.



«КАРАБАХ» И СТИХИЙНЫЙ РЫНОК: СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ

Многие наверняка еще помнят то недавнее время, когда ретивые «перестройщики», то бишь Горбачев и иже с ним, и пришедшие им на смену не менее ретивые «реформаторы» «а-ля Гайдар» уверяли мир, что сложившиеся за несколько десятилетий тесные экономические связи между отдельными регионами бывшего Союза спасут его многонациональный народ от ужасов межэтнических распрей: мол, единый рынок вывезет. Увы, не только не вывез, но и сам он, этот единый рынок, приказал долго жить, оставив после себя дюжину изрыгающих ненависть больших и малых «карабахов».

И если кто-то сегодня задается вопросом, на что же именно, на скудоумие или злой умысел, следует отнести те бредовые заверения господ «перестройщиков» и «реформаторов», то я отвечу им так: не все ли равно, ведь дело свое они уже сделали, и остается лишь уповать на историю, что может хоть она поставит их таки к позорному столбу, тому самому, на котором первым аршинными буквами уже высечено имя античного Герострата.

Но это я так, к слову, а что до самих «карабахов», то смею утверждать, что все они - суть порождения того дикого, ничем и никакими нормами приличия не стесняемого рынка, к которому сначала подпольно, а потом и в открытую шло и наконец пришло народное хозяйство бывшего СССР. Рынка стихийного, от которого тот же Запад, некогда тяжело им переболев, уходит сегодня все дальше и дальше.

Итак, рынок и «Карабах». Прежде всего повторю в этой связи уже однажды высказанную мысль, что в комплексе мероприятий, долженствующих обеспечить отторжение бывшей НКАО от Азербайджана и ее присоединение к Армении, мерам экономического характера придавалось особое значение. Это нашло свое отражение и в суетливом переподчинении предприятий области министерствам и ведомствам Армении, и в состыковке планов социально-экономического развития этой республики и НКАО, и в направлении из Армении специалистов для руководства объектами экономики области и в целом ряде других столь же незаконных действий.

Но, пожалуй, самым показательным и в какой-то мере символическим шагом явилось создание в областном центре Степанакерте нового рынка - самого натурального, так сказать, базара.

В городе вообще-то давно уже существовал свой, привычный горожанам старый рынок, как и повсюду в те годы именуемый колхозным. Тот же рынок, о котором я веду речь, был построен в 1989 году, и местные жители именовали его то крытым, то новым, как бы подчеркивая его отличия от прежнего - старого и не имеющего крыши. Но самым примечательным было то, что он являлся собственностью Армении, о чем свидетельствовала и такая вот надпись на фронтоне ворот рынка: «Госагропром Армении», Этот рынок должен был как бы служить свидетельством того, что принятый парламентом Армении акт о слиянии народнохозяйственных комплексов ее самой и области - никакая не риторика, а руководство к действию.

Заодно на новый рынок возлагалась и другая функция: показать, насколько улучшится обслуживание населения продуктами, когда область уже окончательно перейдет под юрисдикцию Армении. С этой целью по дороге Горис-Лачин-Степанакерт между очередными партиями оружия и террористов в область направлялись автоколонны, груженные товарами, которые и в самой Армении считались экзотической редкостью. Кстати, коль пришлось к слову, скажу, что создание таких вот своеобразных «потемкинских деревень» здесь в пору националистического обольщения местного обывателя было достаточно частым явлением. К примеру, в столовых и буфетах предприятий, заявивших о своем переходе в подчинение министерствам и ведомствам Армении, сразу же и намного улучшалось питание рабочих и инженерно-технического персонала. Но все эти рекламные фортели были рассчитаны, конечно же, на дурачка: гляди, мол, обыватель, как мать-Армения заботится о тебе. А между тем, крупный и мелкий, в ту пору пока еще подпольный бизнес мертвой хваткой брал за горло экономику области, и каждому непредвзятому наблюдателю было ясно, что не благополучие тамошнего населения заботило истинных творцов «Карабаха» - на него им было наплевать, как ранее этим господам наплевать было и на судьбы бакинских армян, - другое представляло для них интерес: экономический потенциал области, ее плодородная земля, из которой они мыслили сотворить аграрную базу самостийной Армении.

Вот и осваивали область, как могли, как были научены, - нахраписто и бесстыдно. Приведу, в этой связи, такой пример. Для газификации сел Мартунрнского района области (кстати, района, уже на три четверти газифицированного) некой хозрасчетной организацией Еревана был разработан проект, за который областное газовое управление выложило сто двадцать тысяч рублей. Сумма эта (в ценах 1988 года!) настолько поразила воображение начальника управления, что при всем его полнейшем национализме он все никак не мог успокоиться, по поводу и без повода заявляя, что выполненные работы не стоят и двенадцати тысяч. Когда же я спросил его, зачем он подписал такой договор, он ответил мне, что цены, по заявлению проектировщиков, - рыночные.

Поражало, с какой самоуверенностью и обстоятельностью наезжал сюда целый рой любителей легкой наживы, словно область и есть уже захолустная провинция Армении.

Вспоминается один пилот рейсового «ЯК-40» из Еревана, из-за непогоды заночевавшего в Степанакерте. Так случилось, что ту ночь мы провели с ним вместе у наших общих знакомых, и пилот, которого, как и меня, мучила бессонница, аж до самого утра делился со мною своими планами по части предпринимательства:

- Собрать бы у ереванских и здешних боссов деньги и построить на них аэропорт по приему лайнеров дальнего маршрута, - хороший бы навар можно было снять. Уверен, карабахские богатей, коли обещать им, что напрямую смогут летать из Степанакерта в Париж, сразу же выложатся, не устоят - эта публика кичливая. Взяться, что ли, а?

Пилот «ЯК-40» еще только строил планы, а сколько было таких, что, войдя в кооперацию с местными дельцами и делягами, уже раскручивали свой бизнес. На первых порах, правда, и не такой крупный, но ведь лиха беда начало.

Вот тогда-то я и вспомнил некоторые хрестоматийные факты из истории становления рыночной экономики в странах Запада. Да и Востока тоже.

Как известно, в любой стране свободно-рыночная экономика, или - в более привычных терминах - капитализм, начинается с того, что в обществе формируется особая социальная группа людей - сословие свободных предпринимателей, которые, используя каким-либо образом накопленные у них и достаточные для этой цели средства (первоначальный капитал), организуют собственное дело, будучи уверенными, что в итоге к ним вернутся не только затраченные ими средства, но и, сверх того, некоторая сумма, образующая их прибыль.

Собственно, такова, если угодно, лапидарная форма определения общества, принятого именовать капитализмом. Теперь немного о том, как образуется тот самый первоначальный капитал, без которого невозможна и организация собственного дела. Известно, что на счету у рыночной мифологии по сему поводу немало легенд. О чистильщике сапог, распространителе газет, разносчике молока или картежном шулере, ставших владельцами соответственно обувной фабрики, крупного издательства, животноводческой фермы или сияющего огнями ночного казино. Не отрицая полностью реальность этих легенд (к коим можно присоединить еще серию подобных им сказаний), тем не менее, будем помнить и успевшую стать афоризмом фразу: «У истока всех крупных состояний всегда стоит большое преступление».

Так было во время накопления первоначального капитала в США, откуда пришли и знаменитые нравы Клондайка, так происходило и продолжает происходить и на территории бывшего СССР. Кстати, не в этом ли и причина горбачевского истошного «возврата к прошлому нет». Ведь случись оно, сколько бы ныне респектабельных бизнесменов предстало совсем в ином обличье. Но на нет, как говорится, и суда нет, и посему сегодня уже не кажутся дикими откровения, аналогичные, тому, коими поделился с газетой «Вечерняя Москва» (02.01.92 г.) один из спецов постперестроечной экономики Абель Аганбекян, заявивший, что все должно принадлежать тем людям, кто сумел заработать деньги, а каким образом, не столь уж и важно. Стоит ли удивляться, что именно такой человек стоял у истоков «Карабаха».

Однако хватит об этом, ибо поезд, как говорится, ушел. Согласимся лишь с фактом, что в любой стране свободно-рыночная экономика начинается с появления круга людей, умеющих делать бизнес и имеющих для этого необходимые средства. Далее, известно, что поначалу они тем только и занимаются, что осваивают более доступный им внутренний рынок, причем на первых порах - сферу обмена (оптовой и розничной торговли), не требующей крупных капвложений и почти немедленно возвращающей им затраченные средства, возросшие на прибыль. А уже позже, при наличии достаточного капитала, бизнес вторгается и в сферу материального производства. В свете этого вполне понятно, что предприниматели, осваивая внутренний рынок, делают все от них возможное, чтобы помешать проникновению на этот рынок иностранного капитала, способного перехватить из их рук потенциальную прибыль. И что примечательно, в этом своем стремлении местные бизнесмены находят полное понимание властей.

Действительно, есть по крайней мере два веских соображения, которые стимулируют правительство любой страны проявлять заботу о собственных предпринимателях в ущерб иностранным.

Во-первых, тем самым предотвращается вывоз из страны капитала в форме прибыли, а именно это и происходит, когда предприниматель - «варяг». Капитал же, оставшийся дома, в силу его внутреннего стремления к наращиванию собственной массы, сразу же вовлекается в процесс оборота, что на практике означает создание новых рабочих мест и рост выпуска товаров народного потребления, а уж через них - рост налоговых поступлений в казну, используемых в первую очередь для реализации социальных программ.

В условиях капиталистической формы хозяйствования иных путей стабильного поступления средств в бюджет, по сути, нет, иностранные же инвесторы для того только и вкладывают средства, чтобы вывозить прибыль. Конечно, для оживления деловой активности и внедрения передовой технологии, особенно в наукоемких производствах, допустимо приглашение иностранного капитала, но это уже, что называется, не от хорошей жизни, и правительству приходится торговаться за каждый процент вывозимой прибыли.

Второе соображение состоит в том, что правительство, воздействуя на патриотические чувства местных предпринимателей, в состоянии побудить их активно участвовать в разного рода благотворительных акциях и на поприще меценатства. Естественно, что на «варяга» такие призывы не действуют, ибо его патриотические чувства связаны с Другой страной, с иными землями.

Итак, если правительства суверенных стран озабочены благосостоянием своего народа, они должны всячески содействовать национальным кадрам предпринимателей в упрочении их позиций на внутреннем рынке. Хотя бы на внутреннем!

Но как этого добиться, тем более что «варяг», как правило, бывает более опытен. Увы, только путем проведения государством политики экономического протекционизма, что практически означает одно: изоляционизм, построение жесткой системы кордонов и таможен, преграждающих путь иностранному капиталу.

К сожалению, это отгорожение, вольно или невольно, ведет одновременно к росту в обществе ура-патриотических, националистических тенденций, и с этим надо считаться, ибо такова уж диалектика свободно-рыночной экономики на ее ранних стадиях.

Более того, порой отгораживаются друг от друга не только государства, но и отдельные территории внутри единого государства, что ведет к возникновению местничества и сепаратизма, которые, таким образом, тоже на совести экономических интересов местного бизнеса, хотя внешняя форма их проявления может быть самой различной.

Вспомним историю, поскольку на ее примерах легче понять и то, что происходит и с необходимостью должно было произойти с Союзом, коль скоро эта страна перешла на путь свободно-рыночной экономики, на путь стихийного рынка. Обратимся, в частности, к истории США, поскольку именно в этой стране был в чистом виде реализован классический вариант капиталистического развития с его четко обозначенными этапами.

Действительно, в отличие от Европы, США не знали ни по-язычески необузданной Античности, ни аскетического Средневековья, ни вдохновенного Ренессанса, а значит не знали и двухтысячелетнего (до создания США) периода неистовых поисков смысла бытия, поисков, так и не признавших предпринимательство одной из человеческих добродетелей. (Кого, как не лавочников и менял изгонял Иисус Христос с паперти Иерусалимского храма). А что касается России, то ее дворянство так и не могло преодолеть в себе предубеждение против «деловых людей», отчего эти последние почти сплошь набирались из мещан. Русская литература богата описаниями того, какие жизненные коллизии, в том числе и в отношениях между представителями благородного и «третьего» сословий, возникали из-за этого предубеждения.

В качестве же примера сошлюсь лишь на всем памятные гончаровского «Обломова» и чеховские «Цветы запоздалые».)

Словом, едва приобретя независимость и чуть разбежавшись на этапе, который в Европе принято было именовать Просвещением, США встали на путь свободно-рыночного развития экономики, позаимствовав первые навыки хозяйствования, но уже избавленные от разного рода феодальных предрассудков, у своей бывшей метрополии. И тотчас же отгородились от хоть и менее настырного, но зато утонченно-изощренного капитала Европы. Кстати, дистанцирование это продолжалось более ста лет, поскольку именно столько лет понадобилось бизнесу США на освоение весьма обширного внутреннего рынка.

По большому счету, США впервые появились в Европе в годы первой мировой войны, приняв-таки участие в ее последних, заключительных битвах и обеспечив свое присутствие в послевоенном переделе мира.

Однако в контексте проблемы «Карабаха» и роли стихийного рынка в подобного рода явлениях более показательны те события, которые происходили в самих США в годы их добровольного изоляционизма от Европы. Во-первых, именно тогда эту страну поразил такой сепаратизм, равного которому по масштабности другие страны, пожалуй, и не ведали.

Генерируемый эгоистичными интересами местного бизнеса, этот сепаратизм привел к тому, что целые штаты стали выходить из подчинения федеральным властям, и страна раскалывалась на части.

Но, к счастью для США, федеральное правительство сразу же осознало, к каким бедам для страны может привести подобное расчленение, и не мешкая, исчерпав мирные средства, силой оружия, в результате так называемой войны Севера и Юга, искоренило сепаратизм. Теперь уже ничто не мешало созданию в США единого рынка, а для предотвращения интервенции зарубежного бизнеса, как отмечалось, была принята на вооружение политика изоляционизма.

И здесь очень важно отметить, что с этической точки зрения изоляционизму весьма плодотворно содействуют призывы к возврату к национальным истокам, причем на первых порах - даже к ее самым архаичным формам. Для США эти истоки, как известно, кристаллизовались в пуританизме первых колонистов, чем и объясняется столь долгое культивирование в американском обществе пуританской строгости нравов. (О том, до чего доходила эта строгость, сплошь и рядом скатывающаяся в ханжество, свидетельствует, например, такой факт: еще в тридцатых годах нынешнего столетия за поцелуй на экране, длящийся более трех секунд, продюсер фильма штрафовался на 25 000 долларов. Не правда ли, на фоне нынешней «раскрепощенности» нравов в американском кино факт этот и впрямь из разряда курьезных.)

Интересно в этой связи отметить, что даже освоив свой собственный рынок, американский истеблишмент тех лет еще в течение достаточно длительного времени продолжал придерживаться политики дистанцирования. И это понятно, поскольку вслед за освоением собственного рынка перед бизнесом США стала задача активного проникновения на рынки соседних стран Нового Света.

Походя, между делом, округлив за счет Мексики собственные границы, предприниматели США ринулись в Латинскую Америку, создавая здесь одну «банановую» республику за другой. А чтобы преградить Европе дорогу и сюда, в спешном порядке была изобретена так называемая «Доктрина Монро», направленная на претворение в жизнь принципа: «Америка - для американцев». Долгие годы вокруг этого принципа и вертелась вся внешняя политика США, подкрепляемая, при необходимости, всей ее военной мощью.

И только тогда, когда с помощью патерналистского курса собственного государства бизнес США завершил освоение внутри американского рынка, а «великая депрессия» конца двадцатых - начала тридцатых годов текущего столетия показала, что этот рынок стал не просто тесен, но и (при сохранении прежних темпов деловой активности) весьма предрасположен к разрушительным катаклизмам, этот самый бизнес в одночасье сменил свой провинциализм и приверженность к пуританским, домоседским нравам на всесветность, вселенскую открытость, основательно заболев страстью к «путешествиям», не останавливаясь перед ломкой любых национальных границ. Вот только тогда США стали терпимее и к нравам всегда немного ветреной континентальной Европы, и к роскоши католических храмов, и к экзотическим для глаза пуританина восточным культам. Остается только поражаться, как быстро в массовой культуре США пуританское ханжество сменилось «плейбоевской» вседозволенностью.

Выйдя из национальных границ, капитал смело идет на создание многонациональных объединений, коль скоро это сулит ему дополнительную прибыль, но повторим еще раз: подобное происходит только тогда, когда вну

Автор: ELSHAD 13.04.2006, 12:10

К А Р А Б А Х С К И Й Д Н Е В Н И К(Шатько.С.В)
Предисловие. Все ниже описанные события подлинные. Дневник был написан
спустя много лет, поэтому хронологическая последовательность некоторых событий может быть нарушена. Мне известна официальная информация о тех событиях, но я не стремился подогнать под нее свое повествование. Теперь, спустя много лет, я понимаю, что мы оказались "разменной монетой" в чьих - то руках. Но, оглядываясь назад, я понимаю, что ни о чем не жалею.
Автор

29.01.1992 г. Сегодня нас "подняли" в 4 часа утра. Едем в Нагорный Карабах. Мы меняем ребят, несущих службу на мобильном узле правительственной связи в г. Шуше. Начальник смены - капитан М., заместитель - старший лейтенант С.. Нас, "срочников", 9 человек. Неразбериха началась сразу же: заместителем начальника смены должен был ехать ст. л-т Я., но он не вернулся из города, к назначенному времени. Со всеми проволочками мы все-таки выехали из Баку затемно. Выехали на автобусе КАВЗ в Агдам, в Шушу нас предполагается переправить по, так называемой, нижней дороге. Едем без оружия, вооружены только офицеры. На подъезде к Агдаму, в поле, установлен монумент, в память жертвам этой войны. На монументе черные плиты с портретами погибших. Въехав в город, увидели
целую улицу недостроенных домов из белого, как сахар, камня. Некоторые из домов были подведены под крышу. Начальник смены пояснил, что это дома армян, которых выгнали из Агдама. В Агдаме остановились на площади, рядом с какими-то правительственными зданиями. На площади многолюдно. Много вооруженных людей, одетых в различную форму. На тротуаре, около нашего автобуса, вряд стоят несколько, по-видимому, градобойных, пушек. Сидим в автобусе. Н/c ушел в местное управление КГБ, договариваться о дальнейшем
маршруте нашего движения. Через некоторое время начальник смены вернулся и сказал, что по "нижней" дороге нам не проехать. Добавил, что сейчас решается вопрос о переброске нас вертолетом. Но этому тоже не суждено было сбыться. Накануне, как выяснилось позже, армяне сбили азербайджанский вертолет. ( По официальной информации 28.01.92 г. над г. Шуша, ракетой "Алазань" был сбит вертолет - погибло 40 человек. Примечание автора). Остальные экипажи лететь в Шушу категорически отказались.
Далее было принято решение заночевать в Агдаме, а утром выехать в Шушу по "верхней" дороге через Лачин. На ночлег нас определили в расположение инженерно-саперного батальона. Прибыли к месту ночлега. Территория части перекопана траншеями, сооружены огневые точки из башен БТРов, обложенных мешками с песком. Наш автобус припарковался рядом с " развернутой" радиостанцией Р-409. Разговорились с начальником станции, оказалось, что он должен был уволиться в запас еще осенью 1991 г., но про него просто забыли. Нас отвели в казарму, через некоторое время туда зашли трое солдат, вооруженных автоматами. Разговорились с ними, оказалось, что они уже больше месяца "живут" в карауле, месяц назад заступили, а смены нет. Они рассказали, что часть их батальона, каким то образом, осталась в
Степанакерте, армяне их оттуда не выпускают.
30.01.92 г. Утром позавтракали и выехали из Агдама обратно.
Доехали до местечка под названием Миль, встали у развилки, ждем машины из
части. Дождались- прибыли два ЗИЛ-131. Нам привезли оружие и боеприпасы. Из автобуса пересели в кузов одного из ЗИЛов. Тронулись, в кузове ЗИЛа, покрытого брезентовым тентом, нежарко, все-таки январь на дворе. За рулем нашего ЗИЛа пр-к П., старший машины - заместитель начальника смены.
Въехали на территорию Физулинского района, сделали остановку. Снарядили боекомплекты. Н/c съездил и близлежащий населенный пункт, откуда привез канистру вина. Он показал нам рукой в сторону этого селения и сказал, что за ним иранская граница. Погрузились в машины и продолжили путь. В кузове нашей машины еще 200 литровая бочка с солярой, из-под крышки летят брызги. Я сижу в углу кузова, у переднего борта, и смотрю в открытую заднюю часть тента. Впечатление такое, будто смотришь кино в
кинотеатре. Постепенно пейзаж на "экране" меняется: холмы становятся все выше, кое- где среди них становится видна скальная порода. Поднимаемся выше, начинает закладывать уши, как в самолете. Ну, вот мы и на "серпантине". Я встал и смотрю в переднее окошко тента. Слева от дороги широкая горная река. Случайно заглянули в кабину машины: похоже, что П. и С. пьют водку. Через некоторое время нам навстречу попался кортеж министра обороны Азербайджана Мехтиева. Мы остановились, начальник смены вышел из машины и представился Мехтиеву. Зам.
Начальника смены тоже вышел из машины, похоже, что он уже изрядно пьян. Мехтиев подошел к нашей машине, заглянул в кузов, стал что-то говорить. Из всей его речи мне запомнилась одна фраза: "Сколько бы не платил вам Ельцин, мы заплатим в пять-десять раз больше ". После этого он быстро сел в свой автомобиль и уехал. Мы тоже продолжили движение. Из кузова были видны отвесные скалы, в которых зияли черные дыры. Наш солдат-азербайджанец Т. пояснил, что это - пещеры, в которых жили их предки. Поднимаемся выше, становится холоднее, всё-таки ехать в горы в январе месяце, да еще и в не отапливаемом кузове, вещь мало приятная.
Сидящий за рулем П. видимо сильно опьянел, гонит как сумасшедший. Мы орем от страха и стучим по кабине. Через некоторое время нам это надоело. Мы потребовали остановить машину и сказали, что дальше не поедем. Подошедший начальник смены приказал, чтобы его заместитель пересел в машину прапорщика Н., а сам сел в кабину нашей машины. Оставшуюся дорогу до Лачина проехали спокойно. В Лачине сделали небольшую остановку на площади, где было многолюдно. Через несколько минут двинулись дальше. Вновь позади машины стелется горная дорога: слева - обрыв, справа - скалы. Проезжаем мост и, вдруг, машину резко разворачивает поперек дороги. Дальнейшие события происходили с калейдоскопической быстротой. В какие - то доли секунды я успел сообразить, что произошло. Я вцепился руками в борта, а ногами уперся в пол кузова. В следующую секунду задняя часть машины резко ушла вниз. Сидевшего у заднего борта сержанта М. выбросило из кузова. Остальные кучей повалились к заднему борту, от переднего борта на них полетела бочка. Сержант Р. уперся ногами в задний борт, а на плечах стал удерживать бочку, и тем спас ребят. В это время машина прекратила движение вниз, встав практически вертикально. Ребята стали выпрыгивать из кузова. Я вышел предпоследним, последним выпрыгнул сержант Р., мы все были в шоке. Дальше со мной произошло, что - то необъяснимое: на некоторое время я стал дальтоником, а всё происходящее вокруг видел как бы со стороны. Сержант М. лежал на земле метрах в четырёх от машины и стонал, при падении он повредил колено и не мог двигаться. Не сговариваясь, вчетвером, мы взяли его за руки, за ноги и стали выносить на шоссе. Обочина была слишком крутой и высокой, и нам пришлось нести его под мостом. Под мостом, в землю, были вбиты колышки, на которых была натянута тонкая колючая проволока, между собой мы называли её " путанкой". Спотыкаясь, мы вынесли М. на шоссе. Затем спустились обратно к машине.
Подобрали с земли автоматы, после чего загрузили в кузов выпавшую бочку. В это время наш азербайджанец Т. вышел на шоссе, внезапно дико закричал, позеленел и упал в обморок. На мост тем временем въехал ПАЗик с азербайджанцами, они "высыпали" из автобуса и стали, что - то кричать. Вдруг откуда - то из глубины ущелья на нас стал "заходить" армянский вертолет. Азербайджанцы, на мосту, стали кричать, чтобы мы стреляли в вертолет. Но начальник смены выстрелил в воздух из своего АКСУ и приказал не стрелять. Вертолет летел низко, я стоял на шоссе и держал автомат наизготовку. Я видел лица пилотов, я ждал, что вот откроется боковая дверца, и нас расстреляют из пулемета, но армянам этого, видимо, это было не нужно. Вертолет полетел своим курсом. В это время вернулась машина прапорщика Н., он сел за руль нашей машины и выехал на шоссе. Повредившего ногу сержанта М., погрузили в кузов машины прапорщика Н., и
отправили в больницу в Лачин. Прапорщик П. дальше машину вести не мог, и за руль посадили нашего солдата Д. .Дальнейшая дорога прошла без происшествий. Через несколько километров мы остановились. На обочине дороги заметили пост азербайджанских войск. На краю обочины лежали пулеметчик и снайпер, они смотрели куда-то вниз ущелья. Начальник смены сказал, что внизу армянское село
- Дашалты. Проехав еще несколько километров, повстречались с колонной БМП, идущей в сторону Лачина. Вблизи БМПэшки оказались гораздо меньше, чем я их себе представлял. На подъезде к Шуше опять блокпост. Я заметил несколько орудий, среди которых была гаубица Д -30. Стволы пушек были направлены вниз, очевидно в сторону еще какого - нибудь армянского села. На въезде в город, нас остановили, на КПП, азербайджанские ОМОНовцы, но быстро пропустили. Смотрю в окошко тента. Впереди нас, на дорогу,
из какой-то боковой улицы, выскочил БТР и, на приличной скорости, стал
удаляться. Посмотрел по сторонам: в стене одного из многоэтажных домов
многочисленные отверстия с обугленными краями, наверное, в этот дом попало
несколько снарядов. В доме видны черные окна выгоревших квартир. Прибыли в место расположения узла, здесь мы будем нести службу - обеспечивать правительственную связь. Мы вылезли из кузова слегка похожие на "лунатиков", еще не отошедшие от шока. Через некоторое время начальник смены построил нас, как "истинный" замполит (еще недавно он был замполитом нашего батальона) произнес "зажигательную" речь, которую закончил фразой: "Спасибо вам за то, что вы делаете! Ни одна сука
сейчас этого не делает!". Затем, для снятия стресса, каждому налил по большой алюминиевой солдатской кружке вина. Вино было холодным, пить его было можно маленькими глотками, от чего процесс растянулся надолго. От выпитого вина я сильно опьянел, что не было удивительно, так как кружка вмещала граммов 300. Потом, для нашей смены, "сыграли" отбой. На этом закончился день, в который мы могли погибнуть, так и не доехав до "фронта".

1.02.92 г. Утром первая смена начала готовиться к отъезду.
По обрывкам фраз офицеров, я понял, что когда решался вопрос о направлении сюда нашего подразделения, "отцы" - командиры не знали реальной обстановки. Никто не предполагал, что здесь - ВОЙНА. Война настоящая, кровопролитная и безжалостная. "Нагнать" техники сюда сумели, а вот о её выводе вопрос решить не смогли. Опасность же потери техники реальная. Приехав сюда, мы оказались в "мышеловке", азербайджанцы ни за что не хотели отпускать ни одного солдата и ни одной единицы техники. Поэтому "наши" соврали, что часть техники вышла из строя и нуждается в ремонте. Но всё оказалось не так просто, азербайджанцы хотели сами
убедиться в этом, буквально "проползли" ту технику, которую хотели вывести. В итоге - "наша" взяла. Стою в боевом охранении. На мне - бронежилет и каска. Всё это непривычно, но в данных обстоятельствах совершенно необходимо, через короткий промежуток времени убедился в этом лично. Вдруг раздался какой-то грохот, метрах в 5 от меня упал
какой- то предмет и издал звук, похожий на звук, раздающийся при откупоривании бутылки "Шампанского". Я замер. Из КУНГов стали выпрыгивать офицеры. Начальник первой смены майор Ш. поднял
предмет, оказалось, что это снаряд, расколовшийся, в поперечнике на две части.

****
У нас на узле есть
старенький телевизор. Сегодня случайно услышал

в выпуске новостей ЦТ, что Шуша, сегодня, подверглась
обстрелу. А сегодня, как раз, ее не обстреливали. Вот еще одно подтверждение
тому, что никто доподлинно не знает, что здесь происходит, в том числе и те,
кто нас сюда послал.

9.02.92 г. С утра затишье. Днем пошел снег, мягкий,
пушистый, хлопья большие. Ребята стали играть в снежки. Как будто нет войны.
Мне тоже захотелось подурачиться. Но не могу отойти от коммутатора. Стою в
дверях КУНга, смотрю на происходящее.

Вечером, внезапно,
пропал канал. Проверили всю аппаратуру, все исправно. С начальником смены пошли
искать кабельное повреждение. Нашли его довольно быстро. У кабельной коробки,
абонентский кабель был аккуратно перерезан. Что это было? Провокация, диверсия
или чья- то глупость? Этот вопрос так и остался без ответа.



10.02.92 г. Сегодня город опять обстреливают. Днем, ко мне в
КУНГ, зашли начальник смены и майор А., А. был чем- то взбешен. Он потребовал,
чтобы я, срочно, соединил его с городом Г..Я посмотрел на начальника смены, тот
кивнул в знак согласия. Я произвел соединение и передал трубку А.. Он продиктовал
в трубку данные, какого- то азербайджанца и потребовал, чтобы ему предоставили
всю имеющуюся, на этого азербайджанца, информацию. Потом А. рассказал, что этот
"воин", зашел, час назад, в казарму, где отдыхали его сослуживцы, и расстрелял
из автомата более десяти человек. Его самого застрелили на выходе из казармы.
А. сказал, что ему "вышибли" мозги. В разговоре с начальником смены, А. сказал,
что этого гада, наверняка, купили армяне.

Вот, пожалуйста,
вчера нам кабель обрезали, а сегодня еще "чище".


что вы думаете? эта видь еще раз доказывет что сдача Шуши была заранее планирована..

Автор: ELSHAD 28.04.2006, 20:41

Возвращаясь теперь к «Карабаху», скажу, что рецидив национального нарциссизма встречался у жителей тогдашнего областного центра Степанакерта сплошь и рядом. Не изжит он, конечно, и сейчас, чему в немалой степени способствует и пропаганда национального чванства, организуемая средствами массовой информации Армении.И среди наиболее частых мотивов этаким почти постоянным рефреном звучал и звучит мотив необыкновенной талантливости армян, намного по этому критерию превосходящих все другие народы.А в качестве доказательства идеологи армянского национализма изобрели ряд штампов, среди коих весьма популярно подыгрывающее честолюбию обывателя утверждение, что именно благодаря своему таланту армяне столь преуспели в шахматах.вот и Ереванское радио в одной из январских передач за 1992 год, захлебываясь, утверждало, что превосходные успехи некой Эмилии Даниелян свидетельствуют, что вслед за мужчинами Петросяном и Каспаровым, юношей Акопяном появились талантливые Армянские шахматистки - женщины. Странно было все это слышать, ведь и впрямь замечательный шахматист Тигран Петросян, как известно, являлся воспитанником грузинской шахматной школы, а Каспаров, Акопян и та же Эмилия Даниелян выросли в Баку. А вот Ереван не дал и не мог дать таких шахматистов, ибо иным, далеким от шахмат, забивались умы тамошней молодежи.еще одно свидетельство необыкновенной талантливости нации, в Армении весьма часто вспоминают о том, что этот в общем-то небольшой по численности народ дал вооруженным силам недавнего СССР сразу трек маршалов: Худякова, Баграмяна и Бабаджаняна. Но вот заковыка: ни один из этих троих не был родом из Армении, и, более того, двое последних являлись уроженцами Азербайджана.
Однажды газета «Советский Карабах» в номере (кажется, сентябрьском) за 1991 год опубликовала довольно пространный материал об Иоахиме Мюрате - наполеоновском маршале, участнике всех военных компаний Наполеона Бонапарта, в коих он командовал кавалерией. Такое внимание к некогда блистательному герцогу Первой империи и королю Неаполитанскому, внимание провинциальной закавказской газеты к деятелю далекой Франции времен наполеоновских войн, поначалу вызвало у меня немалое удивление. Однако это удивление вскоре развеялось, как только я дошел до того места статьи, в которой .сообщалось, что дедом Мюрата был армянин, да к, тому же, как с гордостью отмечала газета, родом из Карабаха. И уж совсем все стало на-свое место, когда я ясно почувствовал, что опубликован-то был материал как бы в назидание томашней молодежи: вот, мол, каковы эти храбрецы-карабахцы. А когда я дошел до конца статьи, то мне уже и не показался странным тот факт, что столь туманно и размыто были описаны в газете последние акты жизни бравого кавалериста Мюрата, склонного к авантюризму. А они, эти последние акты, для карабахцев могли бы быть весьма поучительными: пытаясь отвоевать себе у итальянцев Неаполь, Мюрат был разбит и казнен. Ну, скажите, разве это не поучительно на фоне Карабаха? Но вот этот-то печальный финал Мюрата и не нашел в газете освещения. А жаль! И чтобы совсем уж покончить с Мюратом, расскажу о разговоре, случившемся у меня в Степанакерте с одним старшеклассником по поводу статьи в «Советском Карабахе». Этот старшеклассник, находясь под воздействием газетного панегирика, столь восторженно отзывался при мне о храбрости и доблести «карабахца» Мюрата, что я позволил себе осторожно напомнить ему о бесславном бегстве маршала из России, бегстве, по сути, в одиночку, поскольку многие его кирасиры, драгуны, уланы и гусары так и остались лежать под снежным покровом российских равнин.
- А от кого он бежал? - в ответ спросил меня этот юноша.
- Вообще-то от Кутузова, - ответил я.
- Вот именно от Кутузова, воспитанника Суворова, - воскликнул он.
- Ну и что, что от ученика Суворова? - переспросил его я, не понимая, куда он клонит.
- А то, - с еще большим вдохновением ответил мне этот юноша, - что Суворов стал Суворовым благодаря, своей бабушке. Вот так!
Совершенно сбитый с толку подобным пояснением тайны феномена великого полководца, я стал копошиться в собственной памяти, пытаясь вспомнить, а не имела ли эта бабушка какое-либо отношение к ратному делу. Но поскольку никого из прекрасного пола среди благородного сословия россиян, связанных с армией, я - кроме кавалерист-девицы Дуровой - так и не припомнил, то, пристыженный своим неведением, упавшим голосом спросил его, кем же-была бабка Суворова.
- Армянкой, - ответил он мне торжественно, словно одного этого, если даже она и впрямь была армянка, уже было достаточно для того, чтобы Суворов стал генералиссимусом, а его ученик Кутузов разбил Наполеона, а заодно и командующего его кавалерией Мюрата.

Роберт Аракелов "Карабахская тетрадь"


Автор: Самир 02.05.2006, 15:42

QUOTE
Начальник смены сказал, что внизу армянское село - Дашалты.


Из предыдущего рассказа. Настоящее "армянское" село))))

Автор: ELSHAD 14.05.2006, 19:13

Стр. 26: "…Этим морозным утром нам пришлось соорудить мост из мертвецов, чтобы пересечь в длину километровое болото близ Дашбулага. Я не захотел идти по трупам. Тогда подполковник Оганян подал мне знак, чтобы я не боялся. Это один из законов войны. Я ступил на грудь окровавленной девочки 9-11 лет и шагнул. Мои ботинки, брюки были в крови. И так я прошел около 1200 тел."

Стр. 62-63: "…2-го марта армянская группа Гафлан (занималась сожжением трупов) собрала около 2000 трупов поганых монголов (тюрков) и сожгла их отдельными кучами в километре к западу от Ходжалы. В последнем грузовике я увидел девочку лет 10, раненную в шею и руки. Пригляделся повнимательнее и увидел, что она тихонько дышала. Несмотря на мороз, голод и полученные раны ребенок был еще жив. Я никогда не забуду глаза этого ребенка борющегося со смертью!

Потом один из солдат, которого звали Тиграняном, взял её за уши и поволок к куче уже облитой мазутом. Затем их подожгли. И тут я услышал, как в этом массиве кто-то кричит, прося о помощи. Я не смог идти дальше. Но я хотел освободить от проклятых всеми святыми турков и Шушу. Поэтому я вернулся. А они продолжили свой путь во имя Креста …"

"Во имя Креста", Дауд Хейриян, Бейрут-2000



не когда не забудем..



Автор: gülbeşeker 14.05.2006, 22:43

QUOTE(ELSHAD @ May 14 2006, 07:13 PM) *



"Во имя Креста", Дауд Хейриян, Бейрут-2000
не когда не забудем..

Автор армянин? я правильно поняла? а книгу ты в нете нашёл?

Автор: ELSHAD 14.05.2006, 22:51

QUOTE
Автор армянин?
а как ты думаешь? книжку я сам ищу..думаю там еще много подобных фактв..

Автор: gülbeşeker 14.05.2006, 22:59

QUOTE(ELSHAD @ May 14 2006, 10:51 PM) *

а как ты думаешь? книжку я сам ищу..думаю там еще много подобных фактв..

по фамилии предположила что армянин, а пишет не так как они...или ошибаюсь я...просто впервые вижу название книги и ссылки из неё...хотела бы прочесть.

Автор: Сабир 14.07.2006, 10:19

Прочёл на другом форуме, очень понравилась статья

ВОЙНУ ПРОИГРАЛИ НАШИ ПОЛИТИКИ, АРМИЯ ЕЩЕ НЕ НАЧИНАЛА...
26 июня – День Вооруженных сил Азербайджана

К.АЛИ

Еще год, и мы отметим 10-летие временного прекращения огня в карабахской войне. Обе стороны использовали эти годы для своих, военных целей – Азербайджан готовился к возобновлению боев за освобождение оккупированной земли, армяне же делали все для того, чтобы оставить ее за собой. Последние известия из Армении – принятие правительством программы, предусматривающей принципиальное нежелание видеть Нагорный Карабах в составе Азербайджана, прямо указывает на военную перспективу развития карабахского конфликта.
Повышением боеготовности армии занимается государство, воевать же будет общество, то есть мы с вами. Наша готовность к самопожертвованию прямо зависит от оценки прошлого.
Люди вновь и вновь задумываются – виновата ли армия в том, что земля под армянами?
Еще в прошлом году чеченцев в Баку было так много, что многие из нас слышали их невежливые упреки: мы, мол, не азербайджанцы, убегать (от русских) не станем. Россия, правда, восстановила контроль над народом и территорией Чечни, но дело не в этом: ответить на чеченский укор нам было нечем. А напрасно: вспоминая войну, беседуя с воевавшими, понимаешь, что мало что сравнится с героизмом азербайджанского солдата и офицера. Жаль не было у нас Дудаева с Масхадовым.

ВТОРОЙ ШИХОВСКИЙ БАТАЛЬОН
О трагическом героизме первого шиховского десантно-штурмового батальона известно: почти все полегли в боях за Карабах. Эта воинская часть была первой, созданной государством в новом, независимом Азербайджане. Об истории Второго шиховского ДШБ знают только те, кто его создавал и оставшиеся живыми его солдаты. Трагедия второго была в том, что, собрав на территории советской учебной части в Шихово четыреста с лишним добровольцев, власть Муталибова не знала как от них избавиться и не послать при этом на фронт. Каждый вечер, весь месяц зимой 92-го, им объявляли об утренней отправке, в полдень же ее отменяли. Попрощавшись с родными с вечера, солдаты вновь приходили к родителям, чтобы снова распрощаться.
Людей доводили до истерики. К этому времени на территорию части из Карабаха стали привозить шехидов первого шиховского ДШБ. Нервы солдат не выдерживали и они безоружными убегали на фронт. Оставшиеся устраивали засады у ворот покидавших Азербайджан советских воинских частей, надеясь напасть на колонны грузовиков и отобрать оружие.
Одна такая засада была устроена у Баладжарского автодорожного моста. Всю ночь десантники сидели в своих машинах, слушая рассказ солдата Гурбана Джафарова (1957-1992.19.V), принимавшего в части тела шехидов Первого батальона. Он раскрывал саваны, чтобы подготовить тела для передачи родным и видел выколотые глаза и перебитые пальцы. В ту ночь советские командиры, прознав о засаде, увели колонну другой дорогой, а Гурбан больше в части не появлялся. В Баку привезли только его тело и похоронили в Аллее шехидов.
К тому времени, когда Муталибов решил второй ДШБ расформировать, в нем остались только офицеры, верные дисциплине и несколько солдат роты управления. Практически весь Второй шиховский уже воевал "в самоволке". Узнав о расформировании, на фронт ушли и офицеры, а командир батальона стал впоследствии министром обороны.

ОТКАЗАЛИСЬ НАГРАДИТЬ ИЗ ПОЛИТИЧЕСКИХ СООБРАЖЕНИЙ
Слово "дезертир" ("фаррари") в азербайджанской армии появилось в 1993-м году, когда в нее стали призывать помимо воли. Ребята болели, уставали, голодали, но не уходили. На фронт приезжали плачущие родители, умоляли своих детей вернуться, но те, стыдясь товарищей, прогоняли родных с позиций.
В Аллее шехидов похоронен Расим Гюльмамедов (1972-1993), скончавшийся ... от рака. Он был болен, но "призвался" на фронт, его мучили боли, но он стоял на посту и на посту же упал без сознания. В бакинском госпитале у молодого парня нашли смертельную опухоль. В одном с ним подразделении служил бакинец-инвалид. Парень скрыл, что одна нога короче другой и его инвалидность прояснилась только через три месяца, уже в Губадлы, когда солдатам приказали маршировать. Парень попал в плен из-за своей инвалидности – не смог спастись при отступлении.
В 1991-1992 годах желающих сражаться было больше, чем оружия, и воины танкового батальона в Агдаме, не имея танков и в ожидании техники служили в пехоте. Вернувшись из караула, солдат передавал уходящему в окоп свой автомат, а если начинался бой, прибегал на помощь однополчанам без оружия, в надежде, что вооружится от убитого армянина. Корреспондент московской газеты, очутившись в марте 1992-го в азербайджанском окопе у села Шелли, был поражен, когда увидел в нем 16-летнего парнишку, в автомате которого было ... 5 патронов. Больше патронов не было – власть не снабжала, а того, что удавалось заполучить в оставшихся советских складах, на всех не хватало.
О героизме солдат той поры еще ничего не сказано. Считается, что это неуместно для побежденной армии. Но не армия же виновата в том, что творили политики! В Аллее шехидов рядом лежат два паренька. Будь они живы сейчас, вы прошли бы рядом, не обернувшись. Ильхам Гасанов (1967-1992.12.VI) и Вадим Ханин (1969-1992.12.VI) дружили с детства, жили в одном дворе. Вместе ушли на фронт и попали в разведроту. Однажды разведчики напоролись на засаду, пришлось уходить, неся раненых. Вадим вызвался остаться у пулемета, чтобы задержать отход товарищей. Ильхам уходил и по звуку стрельбы определял: жив, не жив? Услышав, что замолчал пулемет друга, Ильхам вернулся, продолжил бой и погиб рядом с товарищем. Так два друга, погибнув, спасли остальных.
Когда на "ничейной полосе" между армянскими и азербайджанскими позициями у Аскерана упал наш вертолет, к нему, подбитому, поползли армяне. В вертолете были раненые летчики, они просили помощи. Для того, чтобы до него добраться, надо было преодолеть двести метров хорошо простреливаемого армянскими пулеметами поля. Солдат из Гянджи устремился к вертолету и был убит метрах в ста от окопа. За ним тут же бросился таджик Шариф Азимов, приехавший в Азербайджан специально защищать нашу землю. В таджика пуля попала уже у вертолета. Он упал, наш отряд, видя происходящее, не выдержал и с криками бросился спасать вертолетчиков. Ребятам удалось вынести тело бойца-гянджинца. В том же году шехиду присвоили звание Национального героя. Раненого таджика спешно переправили в бакинский госпиталь. Его оперировал врач-полковник Алекпер Мамедов (1944-1992. 23.V).
Казалось, парень выживет, но отказали почки, больные от постоянной сырости и холода ("окопная болезнь"). На могиле таджикского героя в Аллее шехидов так и написано: Шариф Азимов, таджик, 1960-1992. 23.V. Несмотря на пятикратные представления к награде, которые направлял в МО его командир Асиф, "героя" Шарифу не дали из политических соображений, боясь, что нашу страну обвинят в привлечении наемников.
"Фред" Асиф скончался три года тому назад от туберкулеза, а полковник медслужбы А.Мамедов был убит в бою, "в командировке", в тот же день, когда в палате госпиталя скончался его пациент-таджик. Врач лежит теперь рядом с Шарифом, в той же Аллее.

В ЖЕНЩИНУ-ВРАЧА ИЗ ГРАНАТОМЕТА
О героизме наших врачей никто до сих пор не говорил, хотя то, что они совершили, ни одна армия не знала. Поскольку в той, рождающейся еще нашей армии не было полевых фельдшеров, а солдаты быстро и правильно помочь раненым не могли, и в бой, рядом с солдатами, шли доктора с высшим образованием. После того, как убили фельдшера батальона, атаковавшего высоту между Агдамом и Аскераном начальник агдамского госпиталя, табасаранец по национальности, полковник Гурбан Гурбанов отправил туда агдамского врача Мухтара Гасымова (1958-1992. 16.VI). Через три дня его привезли в родной госпиталь мертвым. Тогда на эту же гору, вместо убитого товарища, отправилась бакинка, врач Гюльтекин Аскерова. На четвертый день после гибели Мухтара в нее, у самой высоты, выстрелил армянской гранатометчик. Видел же, что женщина с медицинской сумкой ... Гюлю, как ее называли товарищи, разнесло буквально по всему полю. Высота была взята, останки Гюли собрали и похоронили в Баку, в Аллее шехидов. Потом здесь же, рядом, положили тело Мухтара, перезахороненное из полуокруженного Агдама.
О врачах замолвите слово... Другой наш героический военно-полевой госпиталь сражался в Губадлы. Село Ханлыг, в котором он разместился, был взят армянами первым после захвата Джебраила. Как потом писала "Комсомольская правда", армяне установили на высоте ДШК (Дегтярева-Шпагина Крупнокалиберный) и стреляли по госпиталю и его окрестностям, боясь приблизиться. А в нем было всего 10 юных солдат охраны. Врачи и раненые госпиталя, которыми командовал осетин Рафик Мадатов, смогли уйти по реке, оставив оборудование. Потом, три ночи подряд, в начале сентября 1993 года, солдаты госпиталя, руководимые начальником медслужбы 706-й бригады Мурадом Мурадовым, камышами возвращались в Ханлыг, проникали в родной госпиталь и сумками, в простынях и на носилках спасали дефицитные хирургические инструменты. Сейчас М.Мурадов руководит отделением Бакинского общевойскового госпиталя, Р. Мадатов – хирургическим отделением Баладжарской больницы.
О массовом героизме той, добровольческой азербайджанской армии в Баку даже не догадывались. Редкие видеокадры снимались в задних рядах, в окопах и жестко чистились военной цензурой. Ничего не сказано о БМП (боевая машина пехоты) маштагинского парня. В советской армии для этой машины полагался экипаж из трех человек, маштагинец же обходился одним помощником – сам водил и сам стрелял. За ночь его БМП появлялась на трех-пяти высотах, создавая впечатление целой роты бронемашин. Мастерски владея всем, что было в его БМП, маштагинец вызывал на себя огонь вражеских пулеметчиков, закрывавших свои бункеры стальными створками, засекал в ночи огни их оружия и метко засылал в открывшийся бункер разрывные снаряды. Вопли армян были слышны далеко в округе, а в это время БМП с надписью "Рэмбо" уже мчалась к другому холму. Да что мужчины – героизм проявляли маленькие девушки-девочки, убегавшие на фронт под плач матерей. В Лачине мне показали маленькую смуглую девчонку, пришедшую в отряд заменить убитого брата. Она смогла вытащить из-под обстрела раненого командира. Обвязала веревкой полного мужчину и утянула в укрытие. Некоторые офицеры бакинского горного батальона, присланного штурмовать лачинские горы, приехали на фронт с женами. Пока мужья сражались, жены готовили им еду. В первом же бою, весной 1993-го, был убит солдат того батальона, с которым на фронт ушла его мать. Женщина даже не плакала, обняла сына и, глядя на него, молчала. Она похоронила сына и вернулась на фронт. Прошло три года и я увидел ее на телевизионном экране. Мать солдата, уже вся седая, служила фельдшером в части, защищавшей Муровдаг.
В этой статье, через день после Дня Армии, хочется сказать о том, что еще не говорилось. Еще больше будет сказано потом, через годы, еще не время...

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ
Пора сказать об интернациональном долге, настоящем, совсем не том, что прививали нам по Афганистану. Героизм азербайджанцев притягивал других, с нами рядом хотели быть мусульмане, христиане и иудеи. О Шарифе я говорил. Около двадцати солдат из северокавказских областей России и республик Средней Азии, служивших в советском полку МВД, отказались покинуть Азербайджан после того, как этот полк был выведен из нашей страны. Все воевали в агдамских отрядах, были ранены, есть убитые.
В том же районе служил маленький, худенький белобрысый парень Вова из Воронежа. Он прочитал об армянских зверствах в письме, которое написала его девушка-бакинка, сел на бакинский поезд, потом на агдамский... Через неделю Вова был послан из Агдама домой с деньгами, за оружием. Привез все, что просили, потом командовал орудием и был убит вместе со своими артиллеристами прямым попаданием снаряда.
Армяне говорят об афганцах, воевавших на стороне Азербайджана, наемниках... Зачем они были нужны, к чему нанимать, если защищать справедливость, без всякой оплаты и приглашения, стремились отовсюду, люди всех наций и религий. Пройдитесь по Аллее. Валентин Селезнев (1964-1993), Борис Демин (1954-1993), Салауди Инаев (1956-1993), вертолетчики-лезгины, танкист-иудей, талышский полк, аварский отряд "Белоканские орлы"... Потом, уже в годы "временного прекращения", азербайджанцы в долгу перед чеченцами не остались, сделали все, что могли в их войне. Одних только азербайджанцев, осужденных Азербайджаном за участие в боях против России, набралось три клетки в зале суда по делам о тяжких преступлениях...
Не потому мы уступили (пока), что армия проиграла. Солдаты и офицеры сделали все, что могли, все, чему их научили. В случившемся потом, в 1993-1994 годах, прямо, без исключений и только, виноваты родные политики.
Потом, уже в 2001-м году, руководитель преступного карабахского режима А. Гукасян в разговоре со мной признавался: они, мол, на полгода раньше стали создавать регулярную, дисциплинированную армию, засаживать в подвалы неподчиняющихся полевых командиров, "ломать им рога". В дни, когда армяне поняли, что время "большерогих" кончилось и война требует уже другой, государственной армии с жесткой дисциплиной, один Азербайджан восхищался политической хитростью своего предводителя, а другой учился методам политической оппозиции.
Армия в том бардаке, который учинили в Баку, не виновата, войну (пока) проиграли наши политики. Азербайджанская армия еще не начинала...

Автор: Самир 14.07.2006, 10:40

Yahshi yazib. Eh...

Автор: Сабир 19.07.2006, 10:04

Слабонервным не читать

РАССКАЗ ПЛЕННОГО

Попал я в плен к армянам как-то глупо, неожиданно. А было это так. Возвращался я из служебной командировки к своим в Имишли. Там, в поселке для вынужденных переселенцев жили мои родители и жена с ребенком, потому что родом мы из Джабраильского района, а когда армяне захватили Джабраил, мы осели в Имишли - там жили наши родственники. А командировка была во фронтовую зону, что-то вроде боевого дежурства. Дело в том, что работал я в железнодорожной полиции. Работа была неплохая, жить было можно. Нас регулярно, еще с конца восьмидесятых, когда стали пошаливать армянские боевики, посылали дежурить, - с табельным оружием, естественно, - на железнодорожные станции и разные другие объекты, пограничные с армянскими районами, чтобы служащие и гражданское население не боялись нападений боевиков. Правда, автоматов не давали. А потом, когда начались регулярные боевые действия, мы ездили в трехмесячные командировки на фронт, участвовали в боях. После очередной фронтовой командировки, усталый, грязный, но с чувством исполненного долга, переполненный счастьем, возвращался к своим. Неделю назад у меня родился сын, и я торопился домой, чтобы повидать его.

Ехали мы вчетвером на обшарпанном "Москвиче" - водитель машины с племянником лет десяти и я с дядей по матери, который приезжал в район по своим делам, а заодно сообщил мне радостное известие. Дорога шла по равнине с виноградниками и, огибая единственный в этих местах невысокий холм, поросший поблекшей от осенних холодов травой, поворачивала на магистральную дорогу. Машина, почти не снижая скорости на не очень разбитой и безлюдной дороге, завернула за холм, и тут мы увидели грузовик с тентом, три десятка солдат вокруг в камуфляжной, как и у меня, форме, костер с закоптелым чайником и еще трех солдат, державших автоматы наизготовку. Один из них вышел вперед, махнул рукой, чтобы мы остановились, и передернул затвор. Водитель резко притормозил. Солдат молча, повелительным движением автомата велел выйти с машины. Я сидел впереди, рядом с водителем и вышел, еще не вполне понимая, в чем дело.

- Автомат, - коротко сказал солдат.

- В чем дело, ребята? - спросил я по-азербайджански, естественно, - мы едем в Имишли.

- Автомат, - угрожающе повторил солдат, целясь мне в грудь. Двое других тоже клацнули затворами. Я отдал второму солдату свой автомат, который взял, вылезая из машины.

- Да что вы, в своем уме? Свои мы…

- Пистолет, - с металлом в голосе сказал первый.

Тут у меня екнуло сердце. Если бы он был азербайджанцем, сказал бы не "пистолет", а "tapanчa", говорил бы не по-русски, а по-азербайджански. Значит, армяне. В животе у меня похолодело, и весь я как-то обмяк.

- Нож, - сказал первый солдат.

На поясе у меня висел штык-нож. Я отдал и его. Второй солдат вывел наших из машины и быстро обыскал ее, искал оружие, но больше оружия и не было. Подошли, окружили нас и другие солдаты. Один из подошедших, старший, видимо, офицер взял у солдата штык-нож, вытащил нож из ножен и пальцем попробовал острие:

- Ну, что, туркес, много армян убил?

- Да нет, я не участвовал в боях, - сказал я, но мой голос звучал неубедительно.

Он неожиданно сделал маховый выпад ножом, метя мне в горло. И хотя я успел увернуться и тем спасся от верной смерти, острие порезало мне шею. Хлынула кровь. Они накинулись на меня с разных сторон. Я лежал на земле, инстинктивно защищая лицо от пинков солдатскими ботинками и сапогами, не зная, перерезано ли у меня горло, выживу ли я. Чувствовал боль от ударов, шея и грудь у меня были мокрые от крови. Слышал голос дяди, он просил, умолял их пощадить меня, плач мальчика. Неожиданно офицер приказал прекратить избиение, но солдаты не остановились и продолжали пинать меня. Оказывается, часовой на холме просигналил - приближалась еще одна машина, и уже был слышен звук мотора. Нас быстро отвели в сторонку, где сидело под деревом полдесятка пленных, в том числе, муж и жена с грудным ребенком, стоял их легковой автомобиль. Молодая женщина тихо плакала, плакал, надрывался и ребенок. Я был помят, но двигаться мог. Кости были, судя по всему, целы, а порез на шее - пустяковый, царапина, хотя вытекло немало крови. В сердце затеплилась надежда - если не убили сразу, то может, уже не убьют? Вечером армяне посадили нас всех в машину и отвезли в райцентр Ходжавенд, который они называют Мартуни.

Первые одиннадцать месяцев плена я пробыл в Мартуни. Держали нас на старом складе, превращенном в подобие тюрьмы, вместе со мной сидело около тридцати человек. Несколько женщин содержали отдельно. Кормили нас так - три буханки хлеба на тридцать человек в день и еще по чашке сырой воды на человека. Это было нашим завтраком, обедом и ужином. Тогда перемирия еще не было, шла война, бои. Бывало, что наши одерживали победы, и в Мартуни привозили тела погибших на фронте. Тогда раздавался плач по всему городку. А мы, хоть и радовались втайне, что наши побеждают, еще больше боялись за свою жизнь.

Почти каждый раз после прибытия очередной партии трупов с фронта приезжали родные погибших. Братья, двоюродные братья, отцы, сыновья погибших на фронте требовали мести, крови. Нашей крови. Скольких наших пленных и заложников убили, расстреляли, зарезали, замучили армяне в отместку за свои потери на поле боя. И так было до того, пока в Мартуни не назначили нового военного коменданта.

Если бы не этот человек, может, и не вернулся бы я домой, не повидал бы своих родных, не сидел бы перед вами, не рассказывал бы эту историю. Новый комендант Мартуни прекратил расстрелы и казни, а мы вздохнули посвободнее. Делал он так не без причины.

Однажды, еще до начала войны и настоящих боевых действий в Карабахе, когда в Степанакерте шли митинги, а азербайджанцев изгоняли из горных сел, по ночам поджигая их дворовые пристройки с сеном, дома, стреляя в окна, он приехал на рынок в Физули, купить съестного. Подвоз продовольствия был затруднен, продукты резко вздорожали, и в горах было голодно. По-азербайджански он говорил хорошо, думал сойти за своего, отовариться и обратно. Но на базаре его узнали, собралась большая толпа, начали бить. Так и забили бы насмерть, если бы не мясник с этого же рынка - Джабраил, Джаби.

Джаби отнял его у толпы, привел к себе домой, омыл кровь с лица, чтобы не привлекал внимания, перевязал рану на руке, чтобы он не истекал кровью, а потом проводил задами до пустынной дороги в горы и отпустил на все четыре стороны. Вот он и помнил это добро и говорил, что вовек не забудет азербайджанца Джаби, который спас его, не дал сделать сиротами его детей. Но таких людей, как он, среди армян были единицы…

Однажды, снова после боя с тяжелыми потерями для армян приехало человек сорок в военной форме, с автоматами - хотели расстрелять нас. Снова нас всех спас комендант. Сколько драк, иногда стрельбы в воздух бывало перед бывшим складом, превращенном в тюрьму, где держали нас, военнопленных и заложников. Спорили и дрались жаждущие мести армяне с солдатами комендантского взвода, несшего охрану тюрьмы. Из-за нас. Пока я здесь комендант, не дам убивать турков просто так, говорил комендант. Один раз, после особенно ожесточенной драки, мне довелось смывать кровь с тротуара перед комендатурой. Это была армянская кровь, пролитая армянами же.

В 1995 году меня перевели в тюрьму в городе Шуша. Сидел я в одной камере со стариком из Кельбаджара. Здесь продолжались расстрелы и пытки из "мести". Было очень страшно, многие не выдерживали голода, непосильного труда, избиений, пыток, общей атмосферы страха и тревоги и умирали, некоторые сходили с ума. Больше всего азербайджанские пленные и заложники умирали в шушинской тюрьме. Иногда умирало до восьми человек в день, по самым разным причинам. Армяне не делали разницы между гражданскими и военными, мужчинами призывного возраста и стариками.

Азербайджанских пленных весь день заставляли работать. Наших там используют для тяжелого физического труда, в основном, в рубке леса, колке дров. Ведь в Карабахе зимой холодно, а единственное топливо - дрова. Вот мы и пилили и рубили дрова до изнеможения. Работали мы и на строительстве частных домов, чернорабочими, например. Но это было очень редко…

В шушинской тюрьме я пробыл пять с половиной месяцев, а потом нас перевезли в Степанакерт. И здесь продолжались избиения, пытки, расстрелы "из-за мести за павших в боях", атмосфера страха и ужаса.

Мне связывали руки за спиной, ставили на колени и били рукоятками пистолетов по голове. Пытали, сдавливая плоскогубцами раковины, мочки ушей. Вот почему мои уши сейчас такие. Пытали и раскаленным на огне железом. Калили на мангале шиши - шампуры для шашлыка и прикладывали к телу, иногда крест-накрест, чтобы помнил, - если останусь жив, - их святую веру, христианское милосердие. У меня на бедре выжжен крест именно таким способом - шампурами.

Некоторым пленным обматывали проволокой ноги, вешали вниз головой и били палками. После таких пыток у многих были кровоизлияния в мозг, отнимались руки, ноги, парализована часть лица, потерян дар речи. Но это было не очень часто. Чаще всего загоняли двоих-троих в "яму", бокс для автомобилей, чтобы было удобнее, сподручнее бить сверху вниз, и молотили, по чему попало, черенками от лопат, резиновыми полицейскими дубинками, и просто деревянными кольями. Уворачиваться, ложиться на дно ямы было нельзя, за это можно было получить пулю.

Я слыхал, что в захваченном Агдаме на каком-то складе армяне нашли сорок тысяч черенков для лопат. Но для лопат во всем Нагорном Карабахе и прилегающих, захваченных армянами районах, все равно не хватало черенков, потому что трофейные черенки, все сорок тысяч и много тысяч других, специально заготовленных в лесах черенков и дубинок, было обломано армянами о руки, ноги, головы, спины наших заложников и военнопленных. Да что черенки от лопат и дубины, дубинки, колья? Даже специальные пластиковые и резиновые полицейские дубинки европейского производства с металлическим стержнем внутри не выдерживали столь интенсивной эксплуатации, ежедневного и многоразового использования на наших спинах, головах и приходили в негодность…

Еще пытали электрическим током, но нечасто. Помню такую историю. Как-то раз армяне выстроили пленных и заложников, стол перед строем поставили, положили на стол армянский флаг, а рядом растянули на земле азербайджанский. Каждый пленный азербайджанец должен был в порядке очередности выйти из строя, подойти к столу, плюнуть на азербайджанский флаг, поцеловать армянский и вернуться обратно.

Любили они устраивать такие штуки - и часто устраивали, на разный лад. Это они делали, чтобы унизить нас. Мы понимали, что наше унижение доставляет им удовольствие. Однако уже потом, я услышал, что такие действия тоже считаются пыткой - причем изощренной, психологической, ставящей целью причинить душевные муки, сломать человека, подавить в нем всякую волю к сопротивлению.

Так вот, все аккуратно подходят, плюют на один, целуют другой, как велено, и, опустив голову, пряча глаза от своих, возвращаются обратно в строй. А один из наших, по имени Ильгар, подошел к столу, но плюнул не на свой, а на армянский флаг, потом опустился на колени и поцеловал азербайджанский флаг, который был разостлан на земле, как тряпка и покрыт уже полусотней плевков. Это было так неожиданно, что конвоиры армяне остолбенели. А Ильгар зарылся лицом в наш флаг, поруганный, мокрый от наших же плевков и армянской мочи, трехцветный флаг с полумесяцем, звездой, и осыпает его поцелуями, как святыню. Тут армяне прямо осатанели, накинулись на него с разных сторон и стали бить руками, ногами, прикладами. Обычно они руками не били, берегли пальцы, к тому же на то есть черенки от лопат, колья, дубинки, а для смертного боя - отрезки арматуры, ломы. А здесь - руками, настолько все произошло неожиданно и разъярило их. И тут строй дрогнул, рассыпался. Представьте, что творилось у нас в душе, если даже мы, забитые, замордованные и запуганные донельзя, почти все безропотно плюнувшие на свой флаг, подались вперед. Конвойные дали несколько очередей в воздух, остановили нас. Били Ильгара долго, но не стреляли, не убивали. То ли потому, что собирались взять за него выкуп, но, скорее всего, потому, что им надо было сначала сломить его перед строем, чтобы не погиб он героем в наших глазах. Однако Ильгар не поддавался. Не добившись своего, армяне уволокли его, потерявшего сознание, полумертвого и бросили в подвал, про который рассказывали разные ужасы. Мы поняли, что больше не увидим его или, если увидим, то сломленным. Больше мы его не увидели. Оказывается, армяне за отказ подчиниться и поцеловать армянский флаг перед строем долго пытали его током, закладывали пальцы в дверь сейфа и, захлопывая, переломали пальцы, перебили руки ломом, - ломом они били, когда хотели забить человека до смерти, - и бросили его в камере медленно умирать мучительной смертью. Однако Ильгар так и не сдался. Только пример таких, как Ильгар, и помогал нам не пасть окончательно духом, держаться, несмотря ни на что, несмотря на голод, холод, избиения, пытки, расстрелы, потерю наших земель, и помнить, что мы люди.

Уже потом мы узнали, что, не дождавшись выкупа, армяне обменяли его, умирающего, когда подвернулся случай, а напоследок ему ввели в вену солярку. Это смертный приговор, только с отсрочкой, замедленная смерть. Ильгар тяжело болел и умер спустя год-полтора после этого события, уже вернувшись домой, в госпитале в Баку. Ему не было и сорока, он оставил сиротами двух детей. Врачи не смогли помочь ему, говорят, от солярки в вену гниют все внутренности, и ничто не излечивает. Вот так отомстили армяне за то, что человек не хотел склониться перед мразью, хотел остаться человеком. Знают ли сегодня его дети, каким человеком, каким настоящим kişi - мужчиной был их отец?..

Рассказал вам об этом, и снова заболело сердце. Теперь сижу на лекарствах, а ведь раньше, до плена, был здоровяком.

А кормили нас повсюду так же, как и в Мартуни - хлеб, вода, иногда разваренное пшено. Спали на матрацах, обычных, какие были в казармах, общежитиях и больницах советского времени и даже с простынями. Правда, матрацы были в тех местах, где проверяли представители международных организаций, а обычно довольствовались соломой на земляном полу. Да и меняли простыни только перед посещениями представителей этих организаций, а это бывало нечасто, поэтому все простыни были невообразимо грязными, кишели вшами. Один из пленных завшивел и обессилел от укусов вшей настолько, что умер. Да, он умер не от голода, ослабел, и его заели вши.

Тогдашний представитель Красного Креста более или менее регулярно посещал нас, но не предпринимал никаких мер. Не знаю, почему? Может, потому, что переводчик у него был армянин и переводил ему наши слова по-армянски, наоборот? Да и мы боялись говорить правду, знали, что нашему тюремному начальству это станет известно спустя несколько минут. Известно, какой-нибудь сотрудник проверяющей организации приедет и уедет, а начальство в тюрьме всегда над тобой…

Потом представителя Красного Креста сменили, приехал другой, швейцарец по имени Пьер. У него переводчик был не армянин, и это сразу повысило наше доверие к нему. Он внимательно слушал и записывал наши слова, постепенно и мягко добиваясь своего от армян. Расстрелы почти прекратились, стали несколько лучше кормить, даже тех, кто не мог работать. Нам стало намного легче. Это был святой человек…

Как-то раз, весной девяносто пятого года, меня отправили на работу к какому-то местному замначальнику, то ли военному, то ли из госбезопасности. Он строил себе дом, трое каменщиков - два армянина и один пленный азербайджанец уже возводили второй этаж. Я работал вместе с другими чернорабочими внизу, замешивал раствор. В это время начался артиллерийский обстрел, естественно с нашей стороны. Один снаряд упал в город где-то неподалеку, разворотил чей-то дом. Конвоир сказал, что если еще один снаряд попадет в город, он застрелит меня. Я понимал, что это не просто угроза, желание пугать, держать в напряжении, но деваться было некуда. Работа продолжалась, я молча замешивал и подавал ведрами наверх раствор. Когда еще один снаряд попал в город, конвоир подошел ко мне и сильно ударил прикладом автомата в грудь. Я упал на спину и так и остался лежать от невыносимой боли. Каменщик, увидев, что я не встаю, сбросил сверху со второго этажа камень-кубик. Камень был сброшен с таким расчетом, чтобы попасть в голову или верхнюю часть груди, добить меня. Как я, почти парализованный болью, увернулся, не понимаю до сих пор. Но я увернулся, камень попал мне в только в бедро. Потом я узнал, что бедренная кость у меня сломана, а тазовая - треснула. Я остался жив, и мне еще хватило сил и соображения заползти под балкон второго этажа, чтобы каменщик не сбросил второй кубик, и молчать, хотя мне хотелось кричать от боли, чтобы не заставили замолчать пулей. Почему он быстро не сбросил второй кубик? Почему меня не пристрелил конвоир? Неужели только потому, что обстрел прекратился? Не знаю, не помню, я потерял сознание от боли…

Швейцарец Пьер, представитель Красного Креста, которому сказали, что произошел несчастный случай на стройке, добился моего размещения в госпитале в Ханкенди. Ходить я уже не мог, остался калекой. Пьер говорил, что меня можно вылечить, но не в плену. А пока он давал мне обезболивающие, чтобы я мог вытерпеть нестерпимую боль. Пьер добился облегчения участи многих военнопленных.

Мое заключение продолжалось два года, два месяца и один день. Когда пришло известие, что нас освобождают, сначала я не поверил. Действительно, трудно поверить, когда сбывается то, о чем ты мечтал, и не надеясь, что мечта сбудется, больше двух лет в невыносимых условиях. Вот и я думал, что меня обманывают, просто решили поменять место заключения и зло подшутить при этом, подав надежду, а потом отняв ее. Сколько раз такое бывало в плену. Однако 22 декабря 1995 года меня перевезли через иранскую границу в город Тебриз. Действительно, был обмен, которым занималась армянская служба безопасности и получила за нас армянских военнопленных. Уже из Тебриза нас привезли в Баку представители иранского правительства. Я был совсем плох, еле выдержал пресс-конференцию в иранском посольстве, после которой меня поместили в госпитале Министерства национальной безопасности. Еще шестьдесят азербайджанских военнопленных, из тех, что находились тогда в Степанакерте, были освобождены и привезены в Азербайджан Евгением Примаковым.

Наши гэбисты хотели сразу же начать меня допрашивать, но лечащий врач, спасибо ему, сказал, что я слишком слаб, чтобы отвечать на вопросы. Через два дня приехала жена с двухлетним сыном, которого не видел с рождения. Мальчик дичился, не хотел идти мне на руки, плакал. Было много слез, а жена даже потеряла сознание, но это были слезы радости. Я все еще не верил, что вернулся, освободился от этого кошмара, нахожусь среди своих. Меня допросили, как полагается, подлечили и отпустили домой. Окрепнув, я снова пошел на работу в железнодорожную полицию, встретился со своими сослуживцами. Девять месяцев я работал, как прежде, но затем меня уволили без объяснения причин. Когда попытался узнать причину, толкнулся туда-сюда, мне посоветовали не возникать, дескать, был в плену, ну и сиди тихо. А уволили меня по указанию из Министерства национальной безопасности. Пришлось мне заняться торговлей. Со временем наловчился, на семью хватало. Жизнь постепенно налаживалась, родился второй ребенок. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Через семь лет после освобождения из плена меня арестовали, да еще по обвинению в измене родине. Обвиняли меня в том, что меня выбрали старшим среди азербайджанских пленных. Я действительно исполнял эту должность, но совсем недолго, и меня выбрали сами наши, причем через три месяца я отказался, сказав, что не могу справляться с обязанностями. А обвинение состояло в том, что армяне назначили меня старшим, причем на целый год, не случайно, а потому, что я сотрудничал с армянами, а также в том, что принимал участие в избиении пленных азербайджанцев, отнимал у них только что розданную гуманитарную помощь - одежду, сигареты и передавал армянам. Во время нахождения в плену я действительно пару раз ударил одного нашего военнопленного за то, что тот во время встречи с группой азербайджанских и западных правозащитников заявил, что азербайджанские чиновники требуют взятки с семей военнопленных. Это он делал по наущению армян, поэтому я и избил его.

Другого военнопленного я тоже пару раз бил за то, что он не устоял под давлением армянских полицейских и занимался с ними оральным сексом, позорил нас… А насчет сигарет и другой гуманитарной помощи… Это я делал по приказу своих конвоиров. Что мне оставалось делать? Хотел бы я видеть того, кто ослушался бы приказа в тех условиях и прожил бы после этого больше десяти минут. Ну, и дисциплину я поддерживал, как положено, как бывший полицейский, хотя и скрывал это от армян.

Вот и вся моя вина. А мне дали за это семь лет. Следствие по делу собрало показания двадцати семи побывавших в армянском плену свидетелей, которые свидетельствовали о моих действиях как изменника. Однако на суде только двое подтвердили свои показания, данные следствию - побитый мною и мой родной дядя, который попал в плен вместе со мной. Его заставили дать показания против меня. Не выдержав такого позора, как обвинение сына в измене родине, умер от разрыва сердца старик отец. Суд шел три месяца. Я обратился к омбудсмену Эльмире Сулеймановой, но это обращение осталось безрезультатным. Не успел суд закончиться, как скончалась и мать. Легко ли пережить такое? Мы вынужденные переселенцы, вся наша родня, соседи потеряли свою землю, пострадали от рук армян, и вдруг сын, который воевал в Карабахе, оказывается изменником… На суде не смогли доказать обвинение, выдвинутое следствием, и изменили мне статью, вместо измены Родине дали другую, за жестокое обращение с пленными, но не скостили первоначальный срок, как это полагается по закону, когда меняют особо тяжкую статью на просто тяжкую... Это неправильно, несправедливо. Да разве армяне выжгли бы крест на коже человека, который сотрудничал с ними?

А теперь я мотаю срок, считаю дни, недели, месяцы и годы. Осталось еще около трех лет. Но это время надо прожить, дожить до свободы. Вот я и утешаю себя тем, что самое трудное позади, надо дотерпеть еще немного. И не подаю заявление об амнистии, потому что, подав его, признаю свою вину.

Еще здесь многие спрашивают меня, упрекают, почему я не застрелился. Честно говоря, если бы я знал, что за испытания ждут меня в плену, а потом здесь, я предпочел бы смерть там, на повороте дороги за холмом, где остановили нашу машину. Но уже в плену на самоубийство решиться очень трудно, хотя смерть так близка. Зачем человек живет в плену? Зачем хочет жить, когда его бьют до полусмерти, пытают? Зачем цепляется за жизнь, когда знает, что каждый день его могут забить, пристрелить просто так, когда он может умереть от голода, холода, вшей, разных болезней? Но так уж устроен человек, не хочет он умирать, хочет жить.

А не хотел я убивать себя еще по одной причине. Только не удивляйтесь, поймите меня правильно. Дело в том, что армяне далеко не всегда выдают тела погибших в плену или на поле боя азербайджанцев. На каждое обмененное или проданное тело приходится девять мертвецов, которые наспех закопаны в могилы, их и могилами-то трудно назвать - это просто ямы, в которые трупы бросают и забрасывают землей, как падаль. В плену мне не раз приходилось закапывать убитых и умерших. Так как ямы делаются неглубокие, их часто разрывают шакалы, лисицы, бродячие собаки, чтобы обгладывать трупы. Сколько раз, привозя во главе похоронной команды новую партию мертвецов к месту захоронения, я видел, как старые могилы разрыты, трупы объедены и валяются обглоданные руки, ноги, головы, ребра, часть позвоночника. Это было ужасное зрелище. Сколько раз, когда конвоиры разрешали, замотав от невыносимого смрада смоченными в воде платками, шарфами и тряпками носы и рты, мы заново забрасывали землей наполовину обглоданные тела или части тел своих друзей, товарищей, родных. Не зря даже самые крепкие, ко всему привыкшие члены похоронной команды неожиданно бросались на автоматный огонь конвоиров, сходили с ума, умирали от разрыва сердца. Сколько раз мне снилась одна особо запомнившаяся, не знаю почему, женская рука с двумя оставшимися пальцами, обгрызенный детский череп, сколько раз я кричал по ночам от кошмарных снов и, проснувшись в холодном поту, видел, что действительность не лучше кошмара. Не раз и не два был близок к тому, что вот-вот поедет крыша, но я держался, держался из последних сил. Мне так хотелось быть похороненным по-человечески…

ОТ РЕДАКЦИИ: Эта история записана со слов Надира Махмудова, заключенного учреждения отбытия наказания (колонии) №9 Министерства юстиции Азербайджанской республики, осужденного за нарушение законов и обычаев войны по статье 115.2 Уголовного кодекса АР к семи годам лишения свободы. Рассказ, сохраняя противоречия, отражает точку зрения Н.Махмудова на события.

Автор: Ive 19.07.2006, 18:36

QUOTE(Сабир @ Jul 19 2006, 11:04 AM) *


Как-то раз армяне выстроили пленных и заложников, стол перед строем поставили, положили на стол армянский флаг, а рядом растянули на земле азербайджанский. Каждый пленный азербайджанец должен был в порядке очередности выйти из строя, подойти к столу, плюнуть на азербайджанский флаг, поцеловать армянский и вернуться обратно.

Любили они устраивать такие штуки - и часто устраивали, на разный лад. Это они делали, чтобы унизить нас. Мы понимали, что наше унижение доставляет им удовольствие. Однако уже потом, я услышал, что такие действия тоже считаются пыткой - причем изощренной, психологической, ставящей целью причинить душевные муки, сломать человека, подавить в нем всякую волю к сопротивлению.
Так вот, все аккуратно подходят, плюют на один, целуют другой, как велено, и, опустив голову, пряча глаза от своих, возвращаются обратно в строй. А один из наших, по имени Ильгар, подошел к столу, но плюнул не на свой, а на армянский флаг, потом опустился на колени и поцеловал азербайджанский флаг, который был разостлан на земле, как тряпка и покрыт уже полусотней плевков. Это было так неожиданно, что конвоиры армяне остолбенели. А Ильгар зарылся лицом в наш флаг, поруганный, мокрый от наших же плевков и армянской мочи, трехцветный флаг с полумесяцем, звездой, и осыпает его поцелуями, как святыню. Тут армяне прямо осатанели, накинулись на него с разных сторон и стали бить руками, ногами, прикладами. Обычно они руками не били, берегли пальцы, к тому же на то есть черенки от лопат, колья, дубинки, а для смертного боя - отрезки арматуры, ломы. А здесь - руками, настолько все произошло неожиданно и разъярило их. И тут строй дрогнул, рассыпался. Представьте, что творилось у нас в душе, если даже мы, забитые, замордованные и запуганные донельзя, почти все безропотно плюнувшие на свой флаг, подались вперед. Конвойные дали несколько очередей в воздух, остановили нас. Били Ильгара долго, но не стреляли, не убивали. То ли потому, что собирались взять за него выкуп, но, скорее всего, потому, что им надо было сначала сломить его перед строем, чтобы не погиб он героем в наших глазах. Однако Ильгар не поддавался. Не добившись своего, армяне уволокли его, потерявшего сознание, полумертвого и бросили в подвал, про который рассказывали разные ужасы. Мы поняли, что больше не увидим его или, если увидим, то сломленным. Больше мы его не увидели. Оказывается, армяне за отказ подчиниться и поцеловать армянский флаг перед строем долго пытали его током, закладывали пальцы в дверь сейфа и, захлопывая, переломали пальцы, перебили руки ломом, - ломом они били, когда хотели забить человека до смерти, - и бросили его в камере медленно умирать мучительной смертью. Однако Ильгар так и не сдался. Только пример таких, как Ильгар, и помогал нам не пасть окончательно духом, держаться, несмотря ни на что, несмотря на голод, холод, избиения, пытки, расстрелы, потерю наших земель, и помнить, что мы люди.

Уже потом мы узнали, что, не дождавшись выкупа, армяне обменяли его, умирающего, когда подвернулся случай, а напоследок ему ввели в вену солярку. Это смертный приговор, только с отсрочкой, замедленная смерть. Ильгар тяжело болел и умер спустя год-полтора после этого события, уже вернувшись домой, в госпитале в Баку. Ему не было и сорока, он оставил сиротами двух детей. Врачи не смогли помочь ему, говорят, от солярки в вену гниют все внутренности, и ничто не излечивает. Вот так отомстили армяне за то, что человек не хотел склониться перед мразью, хотел остаться человеком. Знают ли сегодня его дети, каким человеком, каким настоящим kişi - мужчиной был их отец?..



Меня потрясла эта история, в часности героизм Ильгара, Аллах рехмет элесин.

"Знают ли сегодня его дети, каким человеком, каким настоящим kişi - мужчиной был их отец?.."

Я думаю что знают и очень гордятся своим отцом..





Автор: Boka 28.07.2006, 17:14

я хочу сказать я был на месте второй мировой и Карабахской войны.

Автор: Севинч 30.08.2006, 14:13

РАССКАЗ ПЛЕННОГО

Попал я в плен к армянам как-то глупо, неожиданно. А было это так. Возвращался я из служебной командировки к своим в Имишли. Там, в поселке для вынужденных переселенцев жили мои родители и жена с ребенком, потому что родом мы из Джабраильского района, а когда армяне захватили Джабраил, мы осели в Имишли - там жили наши родственники. А командировка была во фронтовую зону, что-то вроде боевого дежурства. Дело в том, что работал я в железнодорожной полиции. Работа была неплохая, жить было можно. Нас регулярно, еще с конца восьмидесятых, когда стали пошаливать армянские боевики, посылали дежурить, - с табельным оружием, естественно, - на железнодорожные станции и разные другие объекты, пограничные с армянскими районами, чтобы служащие и гражданское население не боялись нападений боевиков. Правда, автоматов не давали. А потом, когда начались регулярные боевые действия, мы ездили в трехмесячные командировки на фронт, участвовали в боях. После очередной фронтовой командировки, усталый, грязный, но с чувством исполненного долга, переполненный счастьем, возвращался к своим. Неделю назад у меня родился сын, и я торопился домой, чтобы повидать его.

Ехали мы вчетвером на обшарпанном "Москвиче" - водитель машины с племянником лет десяти и я с дядей по матери, который приезжал в район по своим делам, а заодно сообщил мне радостное известие. Дорога шла по равнине с виноградниками и, огибая единственный в этих местах невысокий холм, поросший поблекшей от осенних холодов травой, поворачивала на магистральную дорогу. Машина, почти не снижая скорости на не очень разбитой и безлюдной дороге, завернула за холм, и тут мы увидели грузовик с тентом, три десятка солдат вокруг в камуфляжной, как и у меня, форме, костер с закоптелым чайником и еще трех солдат, державших автоматы наизготовку. Один из них вышел вперед, махнул рукой, чтобы мы остановились, и передернул затвор. Водитель резко притормозил. Солдат молча, повелительным движением автомата велел выйти с машины. Я сидел впереди, рядом с водителем и вышел, еще не вполне понимая, в чем дело.

- Автомат, - коротко сказал солдат.

- В чем дело, ребята? - спросил я по-азербайджански, естественно, - мы едем в Имишли.

- Автомат, - угрожающе повторил солдат, целясь мне в грудь. Двое других тоже клацнули затворами. Я отдал второму солдату свой автомат, который взял, вылезая из машины.

- Да что вы, в своем уме? Свои мы…

- Пистолет, - с металлом в голосе сказал первый.

Тут у меня екнуло сердце. Если бы он был азербайджанцем, сказал бы не "пистолет", а "tapanчa", говорил бы не по-русски, а по-азербайджански. Значит, армяне. В животе у меня похолодело, и весь я как-то обмяк.

- Нож, - сказал первый солдат.

На поясе у меня висел штык-нож. Я отдал и его. Второй солдат вывел наших из машины и быстро обыскал ее, искал оружие, но больше оружия и не было. Подошли, окружили нас и другие солдаты. Один из подошедших, старший, видимо, офицер взял у солдата штык-нож, вытащил нож из ножен и пальцем попробовал острие:

- Ну, что, туркес, много армян убил?

- Да нет, я не участвовал в боях, - сказал я, но мой голос звучал неубедительно.

Он неожиданно сделал маховый выпад ножом, метя мне в горло. И хотя я успел увернуться и тем спасся от верной смерти, острие порезало мне шею. Хлынула кровь. Они накинулись на меня с разных сторон. Я лежал на земле, инстинктивно защищая лицо от пинков солдатскими ботинками и сапогами, не зная, перерезано ли у меня горло, выживу ли я. Чувствовал боль от ударов, шея и грудь у меня были мокрые от крови. Слышал голос дяди, он просил, умолял их пощадить меня, плач мальчика. Неожиданно офицер приказал прекратить избиение, но солдаты не остановились и продолжали пинать меня. Оказывается, часовой на холме просигналил - приближалась еще одна машина, и уже был слышен звук мотора. Нас быстро отвели в сторонку, где сидело под деревом полдесятка пленных, в том числе, муж и жена с грудным ребенком, стоял их легковой автомобиль. Молодая женщина тихо плакала, плакал, надрывался и ребенок. Я был помят, но двигаться мог. Кости были, судя по всему, целы, а порез на шее - пустяковый, царапина, хотя вытекло немало крови. В сердце затеплилась надежда - если не убили сразу, то может, уже не убьют? Вечером армяне посадили нас всех в машину и отвезли в райцентр Ходжавенд, который они называют Мартуни.

Первые одиннадцать месяцев плена я пробыл в Мартуни. Держали нас на старом складе, превращенном в подобие тюрьмы, вместе со мной сидело около тридцати человек. Несколько женщин содержали отдельно. Кормили нас так - три буханки хлеба на тридцать человек в день и еще по чашке сырой воды на человека. Это было нашим завтраком, обедом и ужином. Тогда перемирия еще не было, шла война, бои. Бывало, что наши одерживали победы, и в Мартуни привозили тела погибших на фронте. Тогда раздавался плач по всему городку. А мы, хоть и радовались втайне, что наши побеждают, еще больше боялись за свою жизнь.

Почти каждый раз после прибытия очередной партии трупов с фронта приезжали родные погибших. Братья, двоюродные братья, отцы, сыновья погибших на фронте требовали мести, крови. Нашей крови. Скольких наших пленных и заложников убили, расстреляли, зарезали, замучили армяне в отместку за свои потери на поле боя. И так было до того, пока в Мартуни не назначили нового военного коменданта.

Если бы не этот человек, может, и не вернулся бы я домой, не повидал бы своих родных, не сидел бы перед вами, не рассказывал бы эту историю. Новый комендант Мартуни прекратил расстрелы и казни, а мы вздохнули посвободнее. Делал он так не без причины.

Однажды, еще до начала войны и настоящих боевых действий в Карабахе, когда в Степанакерте шли митинги, а азербайджанцев изгоняли из горных сел, по ночам поджигая их дворовые пристройки с сеном, дома, стреляя в окна, он приехал на рынок в Физули, купить съестного. Подвоз продовольствия был затруднен, продукты резко вздорожали, и в горах было голодно. По-азербайджански он говорил хорошо, думал сойти за своего, отовариться и обратно. Но на базаре его узнали, собралась большая толпа, начали бить. Так и забили бы насмерть, если бы не мясник с этого же рынка - Джабраил, Джаби.

Джаби отнял его у толпы, привел к себе домой, омыл кровь с лица, чтобы не привлекал внимания, перевязал рану на руке, чтобы он не истекал кровью, а потом проводил задами до пустынной дороги в горы и отпустил на все четыре стороны. Вот он и помнил это добро и говорил, что вовек не забудет азербайджанца Джаби, который спас его, не дал сделать сиротами его детей. Но таких людей, как он, среди армян были единицы…

Однажды, снова после боя с тяжелыми потерями для армян приехало человек сорок в военной форме, с автоматами - хотели расстрелять нас. Снова нас всех спас комендант. Сколько драк, иногда стрельбы в воздух бывало перед бывшим складом, превращенном в тюрьму, где держали нас, военнопленных и заложников. Спорили и дрались жаждущие мести армяне с солдатами комендантского взвода, несшего охрану тюрьмы. Из-за нас. Пока я здесь комендант, не дам убивать турков просто так, говорил комендант. Один раз, после особенно ожесточенной драки, мне довелось смывать кровь с тротуара перед комендатурой. Это была армянская кровь, пролитая армянами же.

В 1995 году меня перевели в тюрьму в городе Шуша. Сидел я в одной камере со стариком из Кельбаджара. Здесь продолжались расстрелы и пытки из "мести". Было очень страшно, многие не выдерживали голода, непосильного труда, избиений, пыток, общей атмосферы страха и тревоги и умирали, некоторые сходили с ума. Больше всего азербайджанские пленные и заложники умирали в шушинской тюрьме. Иногда умирало до восьми человек в день, по самым разным причинам. Армяне не делали разницы между гражданскими и военными, мужчинами призывного возраста и стариками.

Азербайджанских пленных весь день заставляли работать. Наших там используют для тяжелого физического труда, в основном, в рубке леса, колке дров. Ведь в Карабахе зимой холодно, а единственное топливо - дрова. Вот мы и пилили и рубили дрова до изнеможения. Работали мы и на строительстве частных домов, чернорабочими, например. Но это было очень редко…

В шушинской тюрьме я пробыл пять с половиной месяцев, а потом нас перевезли в Степанакерт. И здесь продолжались избиения, пытки, расстрелы "из-за мести за павших в боях", атмосфера страха и ужаса.

Мне связывали руки за спиной, ставили на колени и били рукоятками пистолетов по голове. Пытали, сдавливая плоскогубцами раковины, мочки ушей. Вот почему мои уши сейчас такие. Пытали и раскаленным на огне железом. Калили на мангале шиши - шампуры для шашлыка и прикладывали к телу, иногда крест-накрест, чтобы помнил, - если останусь жив, - их святую веру, христианское милосердие. У меня на бедре выжжен крест именно таким способом - шампурами.

Некоторым пленным обматывали проволокой ноги, вешали вниз головой и били палками. После таких пыток у многих были кровоизлияния в мозг, отнимались руки, ноги, парализована часть лица, потерян дар речи. Но это было не очень часто. Чаще всего загоняли двоих-троих в "яму", бокс для автомобилей, чтобы было удобнее, сподручнее бить сверху вниз, и молотили, по чему попало, черенками от лопат, резиновыми полицейскими дубинками, и просто деревянными кольями. Уворачиваться, ложиться на дно ямы было нельзя, за это можно было получить пулю.

Я слыхал, что в захваченном Агдаме на каком-то складе армяне нашли сорок тысяч черенков для лопат. Но для лопат во всем Нагорном Карабахе и прилегающих, захваченных армянами районах, все равно не хватало черенков, потому что трофейные черенки, все сорок тысяч и много тысяч других, специально заготовленных в лесах черенков и дубинок, было обломано армянами о руки, ноги, головы, спины наших заложников и военнопленных. Да что черенки от лопат и дубины, дубинки, колья? Даже специальные пластиковые и резиновые полицейские дубинки европейского производства с металлическим стержнем внутри не выдерживали столь интенсивной эксплуатации, ежедневного и многоразового использования на наших спинах, головах и приходили в негодность…

Еще пытали электрическим током, но нечасто. Помню такую историю. Как-то раз армяне выстроили пленных и заложников, стол перед строем поставили, положили на стол армянский флаг, а рядом растянули на земле азербайджанский. Каждый пленный азербайджанец должен был в порядке очередности выйти из строя, подойти к столу, плюнуть на азербайджанский флаг, поцеловать армянский и вернуться обратно.

Любили они устраивать такие штуки - и часто устраивали, на разный лад. Это они делали, чтобы унизить нас. Мы понимали, что наше унижение доставляет им удовольствие. Однако уже потом, я услышал, что такие действия тоже считаются пыткой - причем изощренной, психологической, ставящей целью причинить душевные муки, сломать человека, подавить в нем всякую волю к сопротивлению.

Так вот, все аккуратно подходят, плюют на один, целуют другой, как велено, и, опустив голову, пряча глаза от своих, возвращаются обратно в строй. А один из наших, по имени Ильгар, подошел к столу, но плюнул не на свой, а на армянский флаг, потом опустился на колени и поцеловал азербайджанский флаг, который был разостлан на земле, как тряпка и покрыт уже полусотней плевков. Это было так неожиданно, что конвоиры армяне остолбенели. А Ильгар зарылся лицом в наш флаг, поруганный, мокрый от наших же плевков и армянской мочи, трехцветный флаг с полумесяцем, звездой, и осыпает его поцелуями, как святыню. Тут армяне прямо осатанели, накинулись на него с разных сторон и стали бить руками, ногами, прикладами. Обычно они руками не били, берегли пальцы, к тому же на то есть черенки от лопат, колья, дубинки, а для смертного боя - отрезки арматуры, ломы. А здесь - руками, настолько все произошло неожиданно и разъярило их. И тут строй дрогнул, рассыпался. Представьте, что творилось у нас в душе, если даже мы, забитые, замордованные и запуганные донельзя, почти все безропотно плюнувшие на свой флаг, подались вперед. Конвойные дали несколько очередей в воздух, остановили нас. Били Ильгара долго, но не стреляли, не убивали. То ли потому, что собирались взять за него выкуп, но, скорее всего, потому, что им надо было сначала сломить его перед строем, чтобы не погиб он героем в наших глазах. Однако Ильгар не поддавался. Не добившись своего, армяне уволокли его, потерявшего сознание, полумертвого и бросили в подвал, про который рассказывали разные ужасы. Мы поняли, что больше не увидим его или, если увидим, то сломленным. Больше мы его не увидели. Оказывается, армяне за отказ подчиниться и поцеловать армянский флаг перед строем долго пытали его током, закладывали пальцы в дверь сейфа и, захлопывая, переломали пальцы, перебили руки ломом, - ломом они били, когда хотели забить человека до смерти, - и бросили его в камере медленно умирать мучительной смертью. Однако Ильгар так и не сдался. Только пример таких, как Ильгар, и помогал нам не пасть окончательно духом, держаться, несмотря ни на что, несмотря на голод, холод, избиения, пытки, расстрелы, потерю наших земель, и помнить, что мы люди.

Уже потом мы узнали, что, не дождавшись выкупа, армяне обменяли его, умирающего, когда подвернулся случай, а напоследок ему ввели в вену солярку. Это смертный приговор, только с отсрочкой, замедленная смерть. Ильгар тяжело болел и умер спустя год-полтора после этого события, уже вернувшись домой, в госпитале в Баку. Ему не было и сорока, он оставил сиротами двух детей. Врачи не смогли помочь ему, говорят, от солярки в вену гниют все внутренности, и ничто не излечивает. Вот так отомстили армяне за то, что человек не хотел склониться перед мразью, хотел остаться человеком. Знают ли сегодня его дети, каким человеком, каким настоящим kişi - мужчиной был их отец?..

Рассказал вам об этом, и снова заболело сердце. Теперь сижу на лекарствах, а ведь раньше, до плена, был здоровяком.

А кормили нас повсюду так же, как и в Мартуни - хлеб, вода, иногда разваренное пшено. Спали на матрацах, обычных, какие были в казармах, общежитиях и больницах советского времени и даже с простынями. Правда, матрацы были в тех местах, где проверяли представители международных организаций, а обычно довольствовались соломой на земляном полу. Да и меняли простыни только перед посещениями представителей этих организаций, а это бывало нечасто, поэтому все простыни были невообразимо грязными, кишели вшами. Один из пленных завшивел и обессилел от укусов вшей настолько, что умер. Да, он умер не от голода, ослабел, и его заели вши.

Тогдашний представитель Красного Креста более или менее регулярно посещал нас, но не предпринимал никаких мер. Не знаю, почему? Может, потому, что переводчик у него был армянин и переводил ему наши слова по-армянски, наоборот? Да и мы боялись говорить правду, знали, что нашему тюремному начальству это станет известно спустя несколько минут. Известно, какой-нибудь сотрудник проверяющей организации приедет и уедет, а начальство в тюрьме всегда над тобой…

Потом представителя Красного Креста сменили, приехал другой, швейцарец по имени Пьер. У него переводчик был не армянин, и это сразу повысило наше доверие к нему. Он внимательно слушал и записывал наши слова, постепенно и мягко добиваясь своего от армян. Расстрелы почти прекратились, стали несколько лучше кормить, даже тех, кто не мог работать. Нам стало намного легче. Это был святой человек…

Как-то раз, весной девяносто пятого года, меня отправили на работу к какому-то местному замначальнику, то ли военному, то ли из госбезопасности. Он строил себе дом, трое каменщиков - два армянина и один пленный азербайджанец уже возводили второй этаж. Я работал вместе с другими чернорабочими внизу, замешивал раствор. В это время начался артиллерийский обстрел, естественно с нашей стороны. Один снаряд упал в город где-то неподалеку, разворотил чей-то дом. Конвоир сказал, что если еще один снаряд попадет в город, он застрелит меня. Я понимал, что это не просто угроза, желание пугать, держать в напряжении, но деваться было некуда. Работа продолжалась, я молча замешивал и подавал ведрами наверх раствор. Когда еще один снаряд попал в город, конвоир подошел ко мне и сильно ударил прикладом автомата в грудь. Я упал на спину и так и остался лежать от невыносимой боли. Каменщик, увидев, что я не встаю, сбросил сверху со второго этажа камень-кубик. Камень был сброшен с таким расчетом, чтобы попасть в голову или верхнюю часть груди, добить меня. Как я, почти парализованный болью, увернулся, не понимаю до сих пор. Но я увернулся, камень попал мне в только в бедро. Потом я узнал, что бедренная кость у меня сломана, а тазовая - треснула. Я остался жив, и мне еще хватило сил и соображения заползти под балкон второго этажа, чтобы каменщик не сбросил второй кубик, и молчать, хотя мне хотелось кричать от боли, чтобы не заставили замолчать пулей. Почему он быстро не сбросил второй кубик? Почему меня не пристрелил конвоир? Неужели только потому, что обстрел прекратился? Не знаю, не помню, я потерял сознание от боли…

Швейцарец Пьер, представитель Красного Креста, которому сказали, что произошел несчастный случай на стройке, добился моего размещения в госпитале в Ханкенди. Ходить я уже не мог, остался калекой. Пьер говорил, что меня можно вылечить, но не в плену. А пока он давал мне обезболивающие, чтобы я мог вытерпеть нестерпимую боль. Пьер добился облегчения участи многих военнопленных.

Мое заключение продолжалось два года, два месяца и один день. Когда пришло известие, что нас освобождают, сначала я не поверил. Действительно, трудно поверить, когда сбывается то, о чем ты мечтал, и не надеясь, что мечта сбудется, больше двух лет в невыносимых условиях. Вот и я думал, что меня обманывают, просто решили поменять место заключения и зло подшутить при этом, подав надежду, а потом отняв ее. Сколько раз такое бывало в плену. Однако 22 декабря 1995 года меня перевезли через иранскую границу в город Тебриз. Действительно, был обмен, которым занималась армянская служба безопасности и получила за нас армянских военнопленных. Уже из Тебриза нас привезли в Баку представители иранского правительства. Я был совсем плох, еле выдержал пресс-конференцию в иранском посольстве, после которой меня поместили в госпитале Министерства национальной безопасности. Еще шестьдесят азербайджанских военнопленных, из тех, что находились тогда в Степанакерте, были освобождены и привезены в Азербайджан Евгением Примаковым.

Наши гэбисты хотели сразу же начать меня допрашивать, но лечащий врач, спасибо ему, сказал, что я слишком слаб, чтобы отвечать на вопросы. Через два дня приехала жена с двухлетним сыном, которого не видел с рождения. Мальчик дичился, не хотел идти мне на руки, плакал. Было много слез, а жена даже потеряла сознание, но это были слезы радости. Я все еще не верил, что вернулся, освободился от этого кошмара, нахожусь среди своих. Меня допросили, как полагается, подлечили и отпустили домой. Окрепнув, я снова пошел на работу в железнодорожную полицию, встретился со своими сослуживцами. Девять месяцев я работал, как прежде, но затем меня уволили без объяснения причин. Когда попытался узнать причину, толкнулся туда-сюда, мне посоветовали не возникать, дескать, был в плену, ну и сиди тихо. А уволили меня по указанию из Министерства национальной безопасности. Пришлось мне заняться торговлей. Со временем наловчился, на семью хватало. Жизнь постепенно налаживалась, родился второй ребенок. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Через семь лет после освобождения из плена меня арестовали, да еще по обвинению в измене родине. Обвиняли меня в том, что меня выбрали старшим среди азербайджанских пленных. Я действительно исполнял эту должность, но совсем недолго, и меня выбрали сами наши, причем через три месяца я отказался, сказав, что не могу справляться с обязанностями. А обвинение состояло в том, что армяне назначили меня старшим, причем на целый год, не случайно, а потому, что я сотрудничал с армянами, а также в том, что принимал участие в избиении пленных азербайджанцев, отнимал у них только что розданную гуманитарную помощь - одежду, сигареты и передавал армянам. Во время нахождения в плену я действительно пару раз ударил одного нашего военнопленного за то, что тот во время встречи с группой азербайджанских и западных правозащитников заявил, что азербайджанские чиновники требуют взятки с семей военнопленных. Это он делал по наущению армян, поэтому я и избил его.

Другого военнопленного я тоже пару раз бил за то, что он не устоял под давлением армянских полицейских и занимался с ними оральным сексом, позорил нас… А насчет сигарет и другой гуманитарной помощи… Это я делал по приказу своих конвоиров. Что мне оставалось делать? Хотел бы я видеть того, кто ослушался бы приказа в тех условиях и прожил бы после этого больше десяти минут. Ну, и дисциплину я поддерживал, как положено, как бывший полицейский, хотя и скрывал это от армян.

Вот и вся моя вина. А мне дали за это семь лет. Следствие по делу собрало показания двадцати семи побывавших в армянском плену свидетелей, которые свидетельствовали о моих действиях как изменника. Однако на суде только двое подтвердили свои показания, данные следствию - побитый мною и мой родной дядя, который попал в плен вместе со мной. Его заставили дать показания против меня. Не выдержав такого позора, как обвинение сына в измене родине, умер от разрыва сердца старик отец. Суд шел три месяца. Я обратился к омбудсмену Эльмире Сулеймановой, но это обращение осталось безрезультатным. Не успел суд закончиться, как скончалась и мать. Легко ли пережить такое? Мы вынужденные переселенцы, вся наша родня, соседи потеряли свою землю, пострадали от рук армян, и вдруг сын, который воевал в Карабахе, оказывается изменником… На суде не смогли доказать обвинение, выдвинутое следствием, и изменили мне статью, вместо измены Родине дали другую, за жестокое обращение с пленными, но не скостили первоначальный срок, как это полагается по закону, когда меняют особо тяжкую статью на просто тяжкую... Это неправильно, несправедливо. Да разве армяне выжгли бы крест на коже человека, который сотрудничал с ними?

А теперь я мотаю срок, считаю дни, недели, месяцы и годы. Осталось еще около трех лет. Но это время надо прожить, дожить до свободы. Вот я и утешаю себя тем, что самое трудное позади, надо дотерпеть еще немного. И не подаю заявление об амнистии, потому что, подав его, признаю свою вину.

Еще здесь многие спрашивают меня, упрекают, почему я не застрелился. Честно говоря, если бы я знал, что за испытания ждут меня в плену, а потом здесь, я предпочел бы смерть там, на повороте дороги за холмом, где остановили нашу машину. Но уже в плену на самоубийство решиться очень трудно, хотя смерть так близка. Зачем человек живет в плену? Зачем хочет жить, когда его бьют до полусмерти, пытают? Зачем цепляется за жизнь, когда знает, что каждый день его могут забить, пристрелить просто так, когда он может умереть от голода, холода, вшей, разных болезней? Но так уж устроен человек, не хочет он умирать, хочет жить.

А не хотел я убивать себя еще по одной причине. Только не удивляйтесь, поймите меня правильно. Дело в том, что армяне далеко не всегда выдают тела погибших в плену или на поле боя азербайджанцев. На каждое обмененное или проданное тело приходится девять мертвецов, которые наспех закопаны в могилы, их и могилами-то трудно назвать - это просто ямы, в которые трупы бросают и забрасывают землей, как падаль. В плену мне не раз приходилось закапывать убитых и умерших. Так как ямы делаются неглубокие, их часто разрывают шакалы, лисицы, бродячие собаки, чтобы обгладывать трупы. Сколько раз, привозя во главе похоронной команды новую партию мертвецов к месту захоронения, я видел, как старые могилы разрыты, трупы объедены и валяются обглоданные руки, ноги, головы, ребра, часть позвоночника. Это было ужасное зрелище. Сколько раз, когда конвоиры разрешали, замотав от невыносимого смрада смоченными в воде платками, шарфами и тряпками носы и рты, мы заново забрасывали землей наполовину обглоданные тела или части тел своих друзей, товарищей, родных. Не зря даже самые крепкие, ко всему привыкшие члены похоронной команды неожиданно бросались на автоматный огонь конвоиров, сходили с ума, умирали от разрыва сердца. Сколько раз мне снилась одна особо запомнившаяся, не знаю почему, женская рука с двумя оставшимися пальцами, обгрызенный детский череп, сколько раз я кричал по ночам от кошмарных снов и, проснувшись в холодном поту, видел, что действительность не лучше кошмара. Не раз и не два был близок к тому, что вот-вот поедет крыша, но я держался, держался из последних сил. Мне так хотелось быть похороненным по-человечески…

ОТ РЕДАКЦИИ: Эта история записана со слов Надира Махмудова, заключенного учреждения отбытия наказания (колонии) №9 Министерства юстиции Азербайджанской республики, осужденного за нарушение законов и обычаев войны по статье 115.2 Уголовного кодекса АР к семи годам лишения свободы. Рассказ, сохраняя противоречия, отражает точку зрения Н.Махмудова на события.

Ильгар, чье героическое поведение в плену описано в рассказе, это Ильгар Мехтиев, племянник известного общественного деятеля Ашрафа Мехтиева.

И. Мехтиев, командир батальона самообороны “Ziyalı”, в 1992-1993 гг. был председателем Джебраильского городского совета.

Автор: Narmina 30.08.2006, 14:58

QUOTE(Севинч @ Aug 30 2006, 03:13 PM) *

РАССКАЗ ПЛЕННОГО

Попал я в плен к армянам как-то глупо, неожиданно. А было это так. Возвращался я из служебной командировки к своим в Имишли. Там, в поселке для вынужденных переселенцев жили мои родители и жена с ребенком, потому что родом мы из Джабраильского района, а когда армяне захватили Джабраил, мы осели в Имишли - там жили наши родственники. А командировка была во фронтовую зону, что-то вроде боевого дежурства. Дело в том, что работал я в железнодорожной полиции. Работа была неплохая, жить было можно. Нас регулярно, еще с конца восьмидесятых, когда стали пошаливать армянские боевики, посылали дежурить, - с табельным оружием, естественно, - на железнодорожные станции и разные другие объекты, пограничные с армянскими районами, чтобы служащие и гражданское население не боялись нападений боевиков. Правда, автоматов не давали. А потом, когда начались регулярные боевые действия, мы ездили в трехмесячные командировки на фронт, участвовали в боях. После очередной фронтовой командировки, усталый, грязный, но с чувством исполненного долга, переполненный счастьем, возвращался к своим. Неделю назад у меня родился сын, и я торопился домой, чтобы повидать его.

Ехали мы вчетвером на обшарпанном "Москвиче" - водитель машины с племянником лет десяти и я с дядей по матери, который приезжал в район по своим делам, а заодно сообщил мне радостное известие. Дорога шла по равнине с виноградниками и, огибая единственный в этих местах невысокий холм, поросший поблекшей от осенних холодов травой, поворачивала на магистральную дорогу. Машина, почти не снижая скорости на не очень разбитой и безлюдной дороге, завернула за холм, и тут мы увидели грузовик с тентом, три десятка солдат вокруг в камуфляжной, как и у меня, форме, костер с закоптелым чайником и еще трех солдат, державших автоматы наизготовку. Один из них вышел вперед, махнул рукой, чтобы мы остановились, и передернул затвор. Водитель резко притормозил. Солдат молча, повелительным движением автомата велел выйти с машины. Я сидел впереди, рядом с водителем и вышел, еще не вполне понимая, в чем дело.

- Автомат, - коротко сказал солдат.

- В чем дело, ребята? - спросил я по-азербайджански, естественно, - мы едем в Имишли.

- Автомат, - угрожающе повторил солдат, целясь мне в грудь. Двое других тоже клацнули затворами. Я отдал второму солдату свой автомат, который взял, вылезая из машины.

- Да что вы, в своем уме? Свои мы…

- Пистолет, - с металлом в голосе сказал первый.

Тут у меня екнуло сердце. Если бы он был азербайджанцем, сказал бы не "пистолет", а "tapanчa", говорил бы не по-русски, а по-азербайджански. Значит, армяне. В животе у меня похолодело, и весь я как-то обмяк.

- Нож, - сказал первый солдат.

На поясе у меня висел штык-нож. Я отдал и его. Второй солдат вывел наших из машины и быстро обыскал ее, искал оружие, но больше оружия и не было. Подошли, окружили нас и другие солдаты. Один из подошедших, старший, видимо, офицер взял у солдата штык-нож, вытащил нож из ножен и пальцем попробовал острие:

- Ну, что, туркес, много армян убил?

- Да нет, я не участвовал в боях, - сказал я, но мой голос звучал неубедительно.

Он неожиданно сделал маховый выпад ножом, метя мне в горло. И хотя я успел увернуться и тем спасся от верной смерти, острие порезало мне шею. Хлынула кровь. Они накинулись на меня с разных сторон. Я лежал на земле, инстинктивно защищая лицо от пинков солдатскими ботинками и сапогами, не зная, перерезано ли у меня горло, выживу ли я. Чувствовал боль от ударов, шея и грудь у меня были мокрые от крови. Слышал голос дяди, он просил, умолял их пощадить меня, плач мальчика. Неожиданно офицер приказал прекратить избиение, но солдаты не остановились и продолжали пинать меня. Оказывается, часовой на холме просигналил - приближалась еще одна машина, и уже был слышен звук мотора. Нас быстро отвели в сторонку, где сидело под деревом полдесятка пленных, в том числе, муж и жена с грудным ребенком, стоял их легковой автомобиль. Молодая женщина тихо плакала, плакал, надрывался и ребенок. Я был помят, но двигаться мог. Кости были, судя по всему, целы, а порез на шее - пустяковый, царапина, хотя вытекло немало крови. В сердце затеплилась надежда - если не убили сразу, то может, уже не убьют? Вечером армяне посадили нас всех в машину и отвезли в райцентр Ходжавенд, который они называют Мартуни.

Первые одиннадцать месяцев плена я пробыл в Мартуни. Держали нас на старом складе, превращенном в подобие тюрьмы, вместе со мной сидело около тридцати человек. Несколько женщин содержали отдельно. Кормили нас так - три буханки хлеба на тридцать человек в день и еще по чашке сырой воды на человека. Это было нашим завтраком, обедом и ужином. Тогда перемирия еще не было, шла война, бои. Бывало, что наши одерживали победы, и в Мартуни привозили тела погибших на фронте. Тогда раздавался плач по всему городку. А мы, хоть и радовались втайне, что наши побеждают, еще больше боялись за свою жизнь.

Почти каждый раз после прибытия очередной партии трупов с фронта приезжали родные погибших. Братья, двоюродные братья, отцы, сыновья погибших на фронте требовали мести, крови. Нашей крови. Скольких наших пленных и заложников убили, расстреляли, зарезали, замучили армяне в отместку за свои потери на поле боя. И так было до того, пока в Мартуни не назначили нового военного коменданта.

Если бы не этот человек, может, и не вернулся бы я домой, не повидал бы своих родных, не сидел бы перед вами, не рассказывал бы эту историю. Новый комендант Мартуни прекратил расстрелы и казни, а мы вздохнули посвободнее. Делал он так не без причины.

Однажды, еще до начала войны и настоящих боевых действий в Карабахе, когда в Степанакерте шли митинги, а азербайджанцев изгоняли из горных сел, по ночам поджигая их дворовые пристройки с сеном, дома, стреляя в окна, он приехал на рынок в Физули, купить съестного. Подвоз продовольствия был затруднен, продукты резко вздорожали, и в горах было голодно. По-азербайджански он говорил хорошо, думал сойти за своего, отовариться и обратно. Но на базаре его узнали, собралась большая толпа, начали бить. Так и забили бы насмерть, если бы не мясник с этого же рынка - Джабраил, Джаби.

Джаби отнял его у толпы, привел к себе домой, омыл кровь с лица, чтобы не привлекал внимания, перевязал рану на руке, чтобы он не истекал кровью, а потом проводил задами до пустынной дороги в горы и отпустил на все четыре стороны. Вот он и помнил это добро и говорил, что вовек не забудет азербайджанца Джаби, который спас его, не дал сделать сиротами его детей. Но таких людей, как он, среди армян были единицы…

Однажды, снова после боя с тяжелыми потерями для армян приехало человек сорок в военной форме, с автоматами - хотели расстрелять нас. Снова нас всех спас комендант. Сколько драк, иногда стрельбы в воздух бывало перед бывшим складом, превращенном в тюрьму, где держали нас, военнопленных и заложников. Спорили и дрались жаждущие мести армяне с солдатами комендантского взвода, несшего охрану тюрьмы. Из-за нас. Пока я здесь комендант, не дам убивать турков просто так, говорил комендант. Один раз, после особенно ожесточенной драки, мне довелось смывать кровь с тротуара перед комендатурой. Это была армянская кровь, пролитая армянами же.

В 1995 году меня перевели в тюрьму в городе Шуша. Сидел я в одной камере со стариком из Кельбаджара. Здесь продолжались расстрелы и пытки из "мести". Было очень страшно, многие не выдерживали голода, непосильного труда, избиений, пыток, общей атмосферы страха и тревоги и умирали, некоторые сходили с ума. Больше всего азербайджанские пленные и заложники умирали в шушинской тюрьме. Иногда умирало до восьми человек в день, по самым разным причинам. Армяне не делали разницы между гражданскими и военными, мужчинами призывного возраста и стариками.

Азербайджанских пленных весь день заставляли работать. Наших там используют для тяжелого физического труда, в основном, в рубке леса, колке дров. Ведь в Карабахе зимой холодно, а единственное топливо - дрова. Вот мы и пилили и рубили дрова до изнеможения. Работали мы и на строительстве частных домов, чернорабочими, например. Но это было очень редко…

В шушинской тюрьме я пробыл пять с половиной месяцев, а потом нас перевезли в Степанакерт. И здесь продолжались избиения, пытки, расстрелы "из-за мести за павших в боях", атмосфера страха и ужаса.

Мне связывали руки за спиной, ставили на колени и били рукоятками пистолетов по голове. Пытали, сдавливая плоскогубцами раковины, мочки ушей. Вот почему мои уши сейчас такие. Пытали и раскаленным на огне железом. Калили на мангале шиши - шампуры для шашлыка и прикладывали к телу, иногда крест-накрест, чтобы помнил, - если останусь жив, - их святую веру, христианское милосердие. У меня на бедре выжжен крест именно таким способом - шампурами.

Некоторым пленным обматывали проволокой ноги, вешали вниз головой и били палками. После таких пыток у многих были кровоизлияния в мозг, отнимались руки, ноги, парализована часть лица, потерян дар речи. Но это было не очень часто. Чаще всего загоняли двоих-троих в "яму", бокс для автомобилей, чтобы было удобнее, сподручнее бить сверху вниз, и молотили, по чему попало, черенками от лопат, резиновыми полицейскими дубинками, и просто деревянными кольями. Уворачиваться, ложиться на дно ямы было нельзя, за это можно было получить пулю.

Я слыхал, что в захваченном Агдаме на каком-то складе армяне нашли сорок тысяч черенков для лопат. Но для лопат во всем Нагорном Карабахе и прилегающих, захваченных армянами районах, все равно не хватало черенков, потому что трофейные черенки, все сорок тысяч и много тысяч других, специально заготовленных в лесах черенков и дубинок, было обломано армянами о руки, ноги, головы, спины наших заложников и военнопленных. Да что черенки от лопат и дубины, дубинки, колья? Даже специальные пластиковые и резиновые полицейские дубинки европейского производства с металлическим стержнем внутри не выдерживали столь интенсивной эксплуатации, ежедневного и многоразового использования на наших спинах, головах и приходили в негодность…

Еще пытали электрическим током, но нечасто. Помню такую историю. Как-то раз армяне выстроили пленных и заложников, стол перед строем поставили, положили на стол армянский флаг, а рядом растянули на земле азербайджанский. Каждый пленный азербайджанец должен был в порядке очередности выйти из строя, подойти к столу, плюнуть на азербайджанский флаг, поцеловать армянский и вернуться обратно.

Любили они устраивать такие штуки - и часто устраивали, на разный лад. Это они делали, чтобы унизить нас. Мы понимали, что наше унижение доставляет им удовольствие. Однако уже потом, я услышал, что такие действия тоже считаются пыткой - причем изощренной, психологической, ставящей целью причинить душевные муки, сломать человека, подавить в нем всякую волю к сопротивлению.

Так вот, все аккуратно подходят, плюют на один, целуют другой, как велено, и, опустив голову, пряча глаза от своих, возвращаются обратно в строй. А один из наших, по имени Ильгар, подошел к столу, но плюнул не на свой, а на армянский флаг, потом опустился на колени и поцеловал азербайджанский флаг, который был разостлан на земле, как тряпка и покрыт уже полусотней плевков. Это было так неожиданно, что конвоиры армяне остолбенели. А Ильгар зарылся лицом в наш флаг, поруганный, мокрый от наших же плевков и армянской мочи, трехцветный флаг с полумесяцем, звездой, и осыпает его поцелуями, как святыню. Тут армяне прямо осатанели, накинулись на него с разных сторон и стали бить руками, ногами, прикладами. Обычно они руками не били, берегли пальцы, к тому же на то есть черенки от лопат, колья, дубинки, а для смертного боя - отрезки арматуры, ломы. А здесь - руками, настолько все произошло неожиданно и разъярило их. И тут строй дрогнул, рассыпался. Представьте, что творилось у нас в душе, если даже мы, забитые, замордованные и запуганные донельзя, почти все безропотно плюнувшие на свой флаг, подались вперед. Конвойные дали несколько очередей в воздух, остановили нас. Били Ильгара долго, но не стреляли, не убивали. То ли потому, что собирались взять за него выкуп, но, скорее всего, потому, что им надо было сначала сломить его перед строем, чтобы не погиб он героем в наших глазах. Однако Ильгар не поддавался. Не добившись своего, армяне уволокли его, потерявшего сознание, полумертвого и бросили в подвал, про который рассказывали разные ужасы. Мы поняли, что больше не увидим его или, если увидим, то сломленным. Больше мы его не увидели. Оказывается, армяне за отказ подчиниться и поцеловать армянский флаг перед строем долго пытали его током, закладывали пальцы в дверь сейфа и, захлопывая, переломали пальцы, перебили руки ломом, - ломом они били, когда хотели забить человека до смерти, - и бросили его в камере медленно умирать мучительной смертью. Однако Ильгар так и не сдался. Только пример таких, как Ильгар, и помогал нам не пасть окончательно духом, держаться, несмотря ни на что, несмотря на голод, холод, избиения, пытки, расстрелы, потерю наших земель, и помнить, что мы люди.

Уже потом мы узнали, что, не дождавшись выкупа, армяне обменяли его, умирающего, когда подвернулся случай, а напоследок ему ввели в вену солярку. Это смертный приговор, только с отсрочкой, замедленная смерть. Ильгар тяжело болел и умер спустя год-полтора после этого события, уже вернувшись домой, в госпитале в Баку. Ему не было и сорока, он оставил сиротами двух детей. Врачи не смогли помочь ему, говорят, от солярки в вену гниют все внутренности, и ничто не излечивает. Вот так отомстили армяне за то, что человек не хотел склониться перед мразью, хотел остаться человеком. Знают ли сегодня его дети, каким человеком, каким настоящим kişi - мужчиной был их отец?..

Рассказал вам об этом, и снова заболело сердце. Теперь сижу на лекарствах, а ведь раньше, до плена, был здоровяком.

А кормили нас повсюду так же, как и в Мартуни - хлеб, вода, иногда разваренное пшено. Спали на матрацах, обычных, какие были в казармах, общежитиях и больницах советского времени и даже с простынями. Правда, матрацы были в тех местах, где проверяли представители международных организаций, а обычно довольствовались соломой на земляном полу. Да и меняли простыни только перед посещениями представителей этих организаций, а это бывало нечасто, поэтому все простыни были невообразимо грязными, кишели вшами. Один из пленных завшивел и обессилел от укусов вшей настолько, что умер. Да, он умер не от голода, ослабел, и его заели вши.

Тогдашний представитель Красного Креста более или менее регулярно посещал нас, но не предпринимал никаких мер. Не знаю, почему? Может, потому, что переводчик у него был армянин и переводил ему наши слова по-армянски, наоборот? Да и мы боялись говорить правду, знали, что нашему тюремному начальству это станет известно спустя несколько минут. Известно, какой-нибудь сотрудник проверяющей организации приедет и уедет, а начальство в тюрьме всегда над тобой…

Потом представителя Красного Креста сменили, приехал другой, швейцарец по имени Пьер. У него переводчик был не армянин, и это сразу повысило наше доверие к нему. Он внимательно слушал и записывал наши слова, постепенно и мягко добиваясь своего от армян. Расстрелы почти прекратились, стали несколько лучше кормить, даже тех, кто не мог работать. Нам стало намного легче. Это был святой человек…

Как-то раз, весной девяносто пятого года, меня отправили на работу к какому-то местному замначальнику, то ли военному, то ли из госбезопасности. Он строил себе дом, трое каменщиков - два армянина и один пленный азербайджанец уже возводили второй этаж. Я работал вместе с другими чернорабочими внизу, замешивал раствор. В это время начался артиллерийский обстрел, естественно с нашей стороны. Один снаряд упал в город где-то неподалеку, разворотил чей-то дом. Конвоир сказал, что если еще один снаряд попадет в город, он застрелит меня. Я понимал, что это не просто угроза, желание пугать, держать в напряжении, но деваться было некуда. Работа продолжалась, я молча замешивал и подавал ведрами наверх раствор. Когда еще один снаряд попал в город, конвоир подошел ко мне и сильно ударил прикладом автомата в грудь. Я упал на спину и так и остался лежать от невыносимой боли. Каменщик, увидев, что я не встаю, сбросил сверху со второго этажа камень-кубик. Камень был сброшен с таким расчетом, чтобы попасть в голову или верхнюю часть груди, добить меня. Как я, почти парализованный болью, увернулся, не понимаю до сих пор. Но я увернулся, камень попал мне в только в бедро. Потом я узнал, что бедренная кость у меня сломана, а тазовая - треснула. Я остался жив, и мне еще хватило сил и соображения заползти под балкон второго этажа, чтобы каменщик не сбросил второй кубик, и молчать, хотя мне хотелось кричать от боли, чтобы не заставили замолчать пулей. Почему он быстро не сбросил второй кубик? Почему меня не пристрелил конвоир? Неужели только потому, что обстрел прекратился? Не знаю, не помню, я потерял сознание от боли…

Швейцарец Пьер, представитель Красного Креста, которому сказали, что произошел несчастный случай на стройке, добился моего размещения в госпитале в Ханкенди. Ходить я уже не мог, остался калекой. Пьер говорил, что меня можно вылечить, но не в плену. А пока он давал мне обезболивающие, чтобы я мог вытерпеть нестерпимую боль. Пьер добился облегчения участи многих военнопленных.

Мое заключение продолжалось два года, два месяца и один день. Когда пришло известие, что нас освобождают, сначала я не поверил. Действительно, трудно поверить, когда сбывается то, о чем ты мечтал, и не надеясь, что мечта сбудется, больше двух лет в невыносимых условиях. Вот и я думал, что меня обманывают, просто решили поменять место заключения и зло подшутить при этом, подав надежду, а потом отняв ее. Сколько раз такое бывало в плену. Однако 22 декабря 1995 года меня перевезли через иранскую границу в город Тебриз. Действительно, был обмен, которым занималась армянская служба безопасности и получила за нас армянских военнопленных. Уже из Тебриза нас привезли в Баку представители иранского правительства. Я был совсем плох, еле выдержал пресс-конференцию в иранском посольстве, после которой меня поместили в госпитале Министерства национальной безопасности. Еще шестьдесят азербайджанских военнопленных, из тех, что находились тогда в Степанакерте, были освобождены и привезены в Азербайджан Евгением Примаковым.

Наши гэбисты хотели сразу же начать меня допрашивать, но лечащий врач, спасибо ему, сказал, что я слишком слаб, чтобы отвечать на вопросы. Через два дня приехала жена с двухлетним сыном, которого не видел с рождения. Мальчик дичился, не хотел идти мне на руки, плакал. Было много слез, а жена даже потеряла сознание, но это были слезы радости. Я все еще не верил, что вернулся, освободился от этого кошмара, нахожусь среди своих. Меня допросили, как полагается, подлечили и отпустили домой. Окрепнув, я снова пошел на работу в железнодорожную полицию, встретился со своими сослуживцами. Девять месяцев я работал, как прежде, но затем меня уволили без объяснения причин. Когда попытался узнать причину, толкнулся туда-сюда, мне посоветовали не возникать, дескать, был в плену, ну и сиди тихо. А уволили меня по указанию из Министерства национальной безопасности. Пришлось мне заняться торговлей. Со временем наловчился, на семью хватало. Жизнь постепенно налаживалась, родился второй ребенок. Однако человек предполагает, а Бог располагает. Через семь лет после освобождения из плена меня арестовали, да еще по обвинению в измене родине. Обвиняли меня в том, что меня выбрали старшим среди азербайджанских пленных. Я действительно исполнял эту должность, но совсем недолго, и меня выбрали сами наши, причем через три месяца я отказался, сказав, что не могу справляться с обязанностями. А обвинение состояло в том, что армяне назначили меня старшим, причем на целый год, не случайно, а потому, что я сотрудничал с армянами, а также в том, что принимал участие в избиении пленных азербайджанцев, отнимал у них только что розданную гуманитарную помощь - одежду, сигареты и передавал армянам. Во время нахождения в плену я действительно пару раз ударил одного нашего военнопленного за то, что тот во время встречи с группой азербайджанских и западных правозащитников заявил, что азербайджанские чиновники требуют взятки с семей военнопленных. Это он делал по наущению армян, поэтому я и избил его.

Другого военнопленного я тоже пару раз бил за то, что он не устоял под давлением армянских полицейских и занимался с ними оральным сексом, позорил нас… А насчет сигарет и другой гуманитарной помощи… Это я делал по приказу своих конвоиров. Что мне оставалось делать? Хотел бы я видеть того, кто ослушался бы приказа в тех условиях и прожил бы после этого больше десяти минут. Ну, и дисциплину я поддерживал, как положено, как бывший полицейский, хотя и скрывал это от армян.

Вот и вся моя вина. А мне дали за это семь лет. Следствие по делу собрало показания двадцати семи побывавших в армянском плену свидетелей, которые свидетельствовали о моих действиях как изменника. Однако на суде только двое подтвердили свои показания, данные следствию - побитый мною и мой родной дядя, который попал в плен вместе со мной. Его заставили дать показания против меня. Не выдержав такого позора, как обвинение сына в измене родине, умер от разрыва сердца старик отец. Суд шел три месяца. Я обратился к омбудсмену Эльмире Сулеймановой, но это обращение осталось безрезультатным. Не успел суд закончиться, как скончалась и мать. Легко ли пережить такое? Мы вынужденные переселенцы, вся наша родня, соседи потеряли свою землю, пострадали от рук армян, и вдруг сын, который воевал в Карабахе, оказывается изменником… На суде не смогли доказать обвинение, выдвинутое следствием, и изменили мне статью, вместо измены Родине дали другую, за жестокое обращение с пленными, но не скостили первоначальный срок, как это полагается по закону, когда меняют особо тяжкую статью на просто тяжкую... Это неправильно, несправедливо. Да разве армяне выжгли бы крест на коже человека, который сотрудничал с ними?

А теперь я мотаю срок, считаю дни, недели, месяцы и годы. Осталось еще около трех лет. Но это время надо прожить, дожить до свободы. Вот я и утешаю себя тем, что самое трудное позади, надо дотерпеть еще немного. И не подаю заявление об амнистии, потому что, подав его, признаю свою вину.

Еще здесь многие спрашивают меня, упрекают, почему я не застрелился. Честно говоря, если бы я знал, что за испытания ждут меня в плену, а потом здесь, я предпочел бы смерть там, на повороте дороги за холмом, где остановили нашу машину. Но уже в плену на самоубийство решиться очень трудно, хотя смерть так близка. Зачем человек живет в плену? Зачем хочет жить, когда его бьют до полусмерти, пытают? Зачем цепляется за жизнь, когда знает, что каждый день его могут забить, пристрелить просто так, когда он может умереть от голода, холода, вшей, разных болезней? Но так уж устроен человек, не хочет он умирать, хочет жить.

А не хотел я убивать себя еще по одной причине. Только не удивляйтесь, поймите меня правильно. Дело в том, что армяне далеко не всегда выдают тела погибших в плену или на поле боя азербайджанцев. На каждое обмененное или проданное тело приходится девять мертвецов, которые наспех закопаны в могилы, их и могилами-то трудно назвать - это просто ямы, в которые трупы бросают и забрасывают землей, как падаль. В плену мне не раз приходилось закапывать убитых и умерших. Так как ямы делаются неглубокие, их часто разрывают шакалы, лисицы, бродячие собаки, чтобы обгладывать трупы. Сколько раз, привозя во главе похоронной команды новую партию мертвецов к месту захоронения, я видел, как старые могилы разрыты, трупы объедены и валяются обглоданные руки, ноги, головы, ребра, часть позвоночника. Это было ужасное зрелище. Сколько раз, когда конвоиры разрешали, замотав от невыносимого смрада смоченными в воде платками, шарфами и тряпками носы и рты, мы заново забрасывали землей наполовину обглоданные тела или части тел своих друзей, товарищей, родных. Не зря даже самые крепкие, ко всему привыкшие члены похоронной команды неожиданно бросались на автоматный огонь конвоиров, сходили с ума, умирали от разрыва сердца. Сколько раз мне снилась одна особо запомнившаяся, не знаю почему, женская рука с двумя оставшимися пальцами, обгрызенный детский череп, сколько раз я кричал по ночам от кошмарных снов и, проснувшись в холодном поту, видел, что действительность не лучше кошмара. Не раз и не два был близок к тому, что вот-вот поедет крыша, но я держался, держался из последних сил. Мне так хотелось быть похороненным по-человечески…

ОТ РЕДАКЦИИ: Эта история записана со слов Надира Махмудова, заключенного учреждения отбытия наказания (колонии) №9 Министерства юстиции Азербайджанской республики, осужденного за нарушение законов и обычаев войны по статье 115.2 Уголовного кодекса АР к семи годам лишения свободы. Рассказ, сохраняя противоречия, отражает точку зрения Н.Махмудова на события.

Ильгар, чье героическое поведение в плену описано в рассказе, это Ильгар Мехтиев, племянник известного общественного деятеля Ашрафа Мехтиева.

И. Мехтиев, командир батальона самообороны “Ziyalı”, в 1992-1993 гг. был председателем Джебраильского городского совета.




какой рассказ ...ужас...откуда столько жестокости берется у людей sad.gif sad.gif sad.gif
Каким надо быть сильным, чтобы выжить после всего этого....

Автор: Кэлбэчэр 16.09.2006, 15:56

То, что етот солдат пишеть - ето цветочки! Армянские варвары хуже СС-цев. Зато, наши "гуманисты" не давали дотронутса армянским пленним. Берегли как своих родных.... И вот он результаты... Но, мы око за око не плохо мстили... не в долгу.

Автор: мститель 16.09.2006, 16:04

То Что случилось с моим родственником:
На его периметре служил парень, который умер от испуга. Однажды, на Новруз, наш майор послал своего бойца с целой сумкой жрачки, сладостей и бухла к армянскому генералу. Ему надо было только вылезти из окопа и пройти 12 метров.... Вообщем он взял сумку, перешёл линию огня.. когда подошёл к вражесому майору, он отдал ему сумкус посылкой и пока они там бухали, разговаривали между собой , смеялись над солдатом , у него остановилось сердце, когда тело передали нашим оно было седым..........

Автор: B@nDi 24.09.2006, 22:14

ну вот и всё.
человек, который воюет, жизнью рискует,
страдает от <вырезано модератором> армян- оказывается предателем.
а те, которые сидели в ресторанах, на курортах во время войны
кэф элийилляр.
бунна сонра ким истийяр ки гэдиб мюхарибядя вурушсун?
биля-биля ки, мюхарибянин бютюн агыр заманыны чякя,
саг галыб гайыданда сянин хёкумятин сяни саткын йериня гойаджаг...
эээ... mad.gif

Не ругайтесь.

J-HOON

Автор: Кэлбэчэр 13.10.2006, 20:11

Вот, где истина! Для того и нужна роботать, чтобы таких правителей не было, и прилагат максимум усилии для свержение арамассоновского клана в Азербайджане! Что бы мы -каждый Азэрбайджанец чувствовал себе хозяином на свой земле, а не рабом в руках кучка ] <вырезано> [/..

Автор: Айсу 05.11.2006, 19:16

Мы обязательно вернем наши Земли!И отомстим,но не так,а по своему,за всех героев наших!Однако очень жаль и больно,что им пришлось пережить этот кошмар sad.gif

Автор: Шахверди Cултан 24.11.2006, 14:35

Копаясь в интернете, случайно наткнулся на сайт имени Владимира Григорьева. Сайт творчества ветеранов последних войн.
Предлагаю Вам прочесть воспоминания о Карабахской войне http://artofwar.ru/w/wahidow_b/.






Автор: Handsome 24.11.2006, 19:31

Какое-то несуразное сочетание придумали "Вахид ов Байрам".
Бред сивой кобылы!

Автор: Шахверди Cултан 24.11.2006, 21:37

Сорри, тема уже открыта Сабиром.

см. Рассказы о Карабахе.

Автор: Амир 07.05.2007, 09:26

ВОЙНА НА КАВКАЗЕ (ИСТОРИИ В ПИСЬМАХ)

В 92-ом война уже была в полном разгаре.
Рылись окопы, устраивались укрепления, полним ходом использовали артиллерию, "Град", авиацию, зенитные установки.
1988-1991-ом годах война носила больше партизанский характер, и тех первых бойцов называли "fidayi". Движение fidayi возникло в начале века в османской империи, как реакция армян на резню со стороны турок. Как и в начале века ребята брали оружие и шли в горы.

Из тех первых ребят в живых почти никого и не осталось.
Я учился с одним парнем. Отец его прикрывал отход своих после рейда. Так и не вернулся. Труп смогли найти дня через два. Вокруг лежали трупы противника.

Случай из 1990-го года. Отряд милиции (человек 20, почти все - без оружия) ехал в автобусе на дежурство. Власть у нас тогда еще была советская.
Автобус остановили якобы для проверки десантники (советской армии) и расстреляли милиционеров в упор. Раненных добили.
Тех, кто чудом остался жив (по-моему, человек 7-8), повезли в Азербайджан и передали азербайджанцам. Командовал этой "блестящей" операцией некто Дмитрий Демин и получил за него повышение по званию.

Весной того же года советский патруль расстрелял в центре Еревана в здании железнодорожного вокзала шестерых человек "подозрительного" вида. На южную окраину города поперла бронетехника. Несколько ребят из местных вышли с автоматами на встречу, хотя четко знали что дело это - гиблое. Они палили по БТР-ам из автоматов, пока их всех не перестреляли. Для потехи солдаты отрезали им головы.

Мы познакомились с этими ребятами (имен не называю), когда их отряд сменял нас на постах. Веселые были парни. Хорошо запомнил двоих: один был то ли сапожником, то ли кем либо вроде этого, другой - директором школы. Обоих звали одинаково, и были они друзья - не разлить водой. Расстались с ними с хорошим чувством на душе. А через полгода мы узнали, что оба погибли. Один из них подорвался на мине. Другой подбежал к нему помочь и подорвался на другой мине (похоже на неудачное индийское кино, правда?).

Кто контролирует Омарский перевал, тот контролирует и Кельбаджарский район. Наши (армяне) захватили Кельбаджарский район весной-летом 1992-ого.
В новогоднюю ночь на 1993 год азеры перерезали полупьяных солдат на постах на перевале и поперли на Кельбаджар. Точнее это были даже не азеры, а группа из примерно четырехсот украинских наемников и моджахедов. Когда передовой отряд захватил перевал, вперед пустили обычные формирования, а наемников отозвали назад.

Пока наши пришли в себя, азеры взяли половину района. Потребовались огромные усилия, чтобы остановить продвижение противника вперед и отбить перевал. Группа войск азербайджанцев из 2000 человек (за цифру не ручаюсь, ибо на войне ребята любят приврать, скорее всего их было, что-то около 1000 или даже меньше) попала в окружение. Позиция их была очень неудобной, и для наших они были как на ладони. Наши с удовольствием конечно их перебили бы, но тут вмешались представители "Красного Креста". Пару дней шли переговори. Азеры сдаться отказались. (Я их понимаю - нет ничего хуже, чем армянину попасть в плен к азербайджанцам и наоборот. Все равно убьют, только умирать будет больно и долго).

Когда "Красный Крест" понял что ничего сделать нельзя он дипломатично умыл руки.
Наши подвезли зенитные пулеметы (Shilki) и устроили побоище. В живых осталось человек десять азербайджанцев.
Я слышал эту историю от приятеля, который служил в той зенитной части. Их потом повезли убирать трупы. "Земля была черной от засохшей крови, всюду куски мяса, пальцы, руки..."

Одно время сущим бедствием были для наших девушки-снайперы, работающие на азеров - прибалтийки и украинки.
Азера им платили бешеные деньги - помесячную зарплату плюс за каждого убитого.

Когда наши узнали о девушках (разведка с обеих сторон работает хорошо), сначала им стало весело. Ребята из кожи вон лезли, чтоб поймать их живыми. Но веселье быстро кончилось, когда снайперы открыли счет трупам. Девушки работали спокойно и профессионально: бизнес есть бизнес.

Недели две наши не могли с этой напастью ничего поделать, а у ребят руки чесались подловить девчат (точнее, чесались не руки...).
Потом, когда уже от снайперов этих житья не стало, наши "джентльмены" отбросили галантность и занялись проблемой всерьез. После нескольких дней поисков, засекли одну из девок, и дали наводку артиллерии... Никто не знает, задели ту девку или нет, но после этого девок-снайперов с фронта как ветром сдуло.

Ладно, по-моему я тебе уже надоел.
Может показаться, что я все это выдумал, да и получилось как-то больше похоже на пропаганду, но я надеюсь, что ты меня извинишь.
Как-нибудь напишу еще, про свой первый бой, про моих друзей, пропавших без вести, про то как меняли трупы на солярку, про королей и капусту... (получилось не смешно, а грустно).

http://death.kulichki.net/koi/memento_mori31.htm

Автор: Амир 19.05.2007, 09:09

Черный сад скорби (авиация в армяно - азербайджанском конфликте).

Нагорный Карабах стал синонимом непрекращающегося конфликта, попытки решения которого остаются безуспешными. Межнациональные столкновения, начавшиеся еще в советские времена, после распада страны переросли в полномасштабную войну с применением тяжелого вооружения и авиации. Именно авиационную составляющую этого конфликта и пойдет речь в статье.

Развал СССР

После фактического распада СССР в августе 1991 года, 2 сентября 1991 года Верховный Совет НКАО принял решение о создании независимой республики Нагорный Карабах. Которую однако признало единственное государство - Армения. Первым делом вооруженные формирования были переименованы в "Силы Самообороны Карабаха".
Части Советской Армии и Внутренних войск, дислоцированные в регионе, оказались фактически предоставленные самим себе. Обе стороны рассматривали их как источник тяжелого вооружения и регулярно проводили различные провокации. Нередки были и ночные обстрелы. В сложившейся ситуации только от командира части зависело на какой стороне выступить в конфликте. Отмечены случаи прямого участия военнослужащих в развернувшихся боевых действиях. Причем потери армейских вертолетчиков продолжали расти. Самым резонансным случаем, стало сбитие вертолета, на борту которого находился комендант района чрезвычайного положения в НКАО генерал - майор Николай Жинкин. 21 ноября 1991 года боевики подстерегли "восьмерку" около села Каракенд Мартунинского района и из ДШК расстреляли. Кроме генерала, погиб экипаж под командованием майора Вячеслава Котова и все сопровождавшие лица (количество жертв теракта составило 22 человека). Этот расстрел вызвал новую волну репрессий со стороны внутренних войск, причем ответственность за эту операцию была возложена на армян (хотя доказательств привести никто как всегда не удосужился).
Буквально через неделю в этом же районе были обстреляны сразу два гражданских вертолета азербайджанской авиакомпании "Азал" (так стал называться азербайджанский осколок "Аэрофлота") с пассажирами на борту. Летчикам одного Ми-8 удалось маневрами избежать повреждений, а вторая машина получила в результате повреждение рулевого винта, все же ее удалось посадить в аэропорту Агдама. В этот раз, к счастью, никто не пострадал. Вообще стоит отметить, что летные условия в зоне конфликта очень сложные: постоянная облачность и туманы, сложный горный рельеф требуют от пилотов крайнего напряжения.
Упразднение СССР в декабре 1991 года среди прочих кардинальных вопросов вызвал к жизни оказавшимся ключевым для закавказского региона вопрос о дележе имущества Советской Армии. На тот момент в Закавказье располагалась мощная группировка войск Закавказского военного округа, которая по замыслам советских стратегов в случае войны с НАТО должна была быть в состоянии в течение одного месяца вести бои, находясь в автономном режиме, и в случае необходимости выйти к Персидскому Заливу и Босфору. При этом Армения рассматривалась как передовой рубеж, где должны были вестись оборонительные бои, после чего советские войска переходили в наступление, Азербайджану же предназначалась роль тыла и функции тылового обеспечения и резерва для наступления.
Поэтому в Армении отсутствовали военные аэродромы и авиация, системы ПВО и инфраструктурные подразделения, здесь находились только оперативные склады вооружения и боеприпасов. Основные же склады вооружения и боеприпасов, а также основной потенциал тяжелой техники и авиации были расположены в Азербайджане. Так, по данным 1991 г. дислоцированная в Азербайджане 4-ая армия имела на 27 процентов больше танков, бронированных машин и тяжелой артиллерии, чем дислоцированная в Армении 7-ая (соответственно, 1310 и 955 единиц тяжелого вооружения). На территории Азербайджана находились один стратегический склад боеприпасов (свыше 7200 вагонов), два окружных (по 1100 вагонов), три дивизионных (по 200 вагонов) - всего десять тысяч вагонов.
На территории Армении располагалось всего лишь три дивизионных складов с общей емкостью 500 вагонов - в 20 раз меньше. Кроме того, в Азербайджане находилось пять военных аэродромов, на которых базировалось четыре авиаполка ВВС и ПВО - 80-й ОШАП в Ситал-Чае (Су-25, на аэродроме базирования с 1987 года), 82-й (по другим данным - 50-й) ИАП ПВО в Насосной (МиГ-25ПДС и 4 МиГ-31, отрабатывавшие взаимодействие с МиГ-23МЛ из Вазиани), 976-й БАП в Кюрдамире (Су-24) и 882-й РАП в Далляре (МиГ-25РБ и Су-24МР), значительные склады боеприпасов, тогда как в Армении не было ни одного. Чтобы лучше представить, что хранилось на этих складах, можно привести данные по получившему широкую огласку инсценированному "нападению" на окружной склад в Агдаме в феврале 1992 - в распоряжение азербайджанской армии только лишь после этого одного эпизода перешло 728 вагонов артиллерийских снарядов, 245 вагонов реактивных снарядов и 131 вагон боеприпасов к стрелковому оружию. По оценкам военных экспертов, такое количество боеприпасов должно было хватить на проведение напряженных боевых действий как минимум в течение года (по данным тех же экспертов, уже через полгода Азербайджан использовал 70% этих боеприпасов).
Такая диспропорция в дислоцированном на территории Армении и Азербайджана вооружении предопределила подход этих республик к вопросу о строительстве национальных вооруженных сил. Армения пыталась решать проблему в рамках системы коллективной безопасности СНГ и поддерживала претензии России на полный контроль над имуществом Советской армии. Поэтому ставший президентом Армении Левон Тер-Петросян декларировал отказ от построения боеспособной национальной армии, в надежде, что Россия не допустит передачи складированного в Азербайджане оружия. Однако его расчет оказался неверным - большинство республик СНГ, в первую очередь Украина и Азербайджан, провозгласили имеющееся на их территории вооружение национальным достоянием, поэтому заявление России о переходе бывшей Советской Армии в Закавказье под ее юрисдикцию оказалось пустой декларацией намерений.
Таким образом, на конец 1992 года армяне располагали следующими силами (согласно официальным данным Генштаба): 120 танков, 164 боевых машин пехоты, 56 бронетранспортеров, 75 броне-тягачей, 225 артсистем различного калибра, 38 самоходных артиллерийских установок, 47 реактивных систем залпового огня "Град", 19 крупнокалиберных минометов, 105 противотанковых пушек, 45 противотанковых реактивных комплексов, 100 зенитно-ракетных комплексов, 5 штурмовиков Су-25, 1 истребитель МиГ и 1 учебно-боевой самолет Л-29, 28 вертолетов (из них 12 -- боевые Ми-24).
Боевой потенциал Азербайджана (согласно тем же источникам) составлял: танков -- 325, боевых машин пехоты -- 344, 78 боевых машин десанта, 38 разведывательных, 329 бронетранспортеров и бронетягачей. Артиллерия: 343 гаубицы и самоходных артиллерийских орудия, 63 реактивных установки "Град", 52 миномета. ВВС: 35 истребителей МиГ, 7 фронтовых бомбардировщиков, штурмовик Су-25 и 52 учебно-боевых самолетов Л-29, 18 ударных вертолетов МИ-24 и 15 военно-транспортных. ПВО -- до 100 зенитно-ракетных комплексов
Конечно, кое-где вопрос о дележе имущества решили очень просто местные командиры. Вот, например, характерное свидетельство одного из очевидцев, проходившего службу в ШМАСе (Школе младших авиационных специалистов): "Все было бы ничего, только не решался вопрос с самолетами, которые в части были. Да, взлетной полосы в части не было - это факт. А самолеты были. Стояли они на учебной площадке. Самолетов было не очень много, и не все они были готовы в любую секунду выполнять боевую задачу, но все-таки это были неплохие самолеты. Судите сами: Л-29 ''Дельфин'', Л-39 ''Альбатрос'', Су-15, Су-15ТМ, МиГ-19, МиГ-21, МиГ-25. И каждого наименования по две - три штуки...
И в конце ноября командир части, на свой страх и риск, принял решение. Решение заключалось в следующем. Для того чтобы самолеты не достались местным бандитам (так он называет азербайджанцев. - Авт.), их нужно было привести в полную негодность. Как это сделать? Элементарно!
При помощи тягачей и грузовых машин мы подтаскивали самолеты к обрыву у реки Кусарчай и сбрасывали их вниз. Падая с обрыва, самолеты разбивались. Высокий был обрыв.
Местное население растаскивало обломки самолета за два дня. Кому-то топливный насос под собственный колодец был необходим, а другому топливный бак под летний душ... В общем бандформированиям наши самолеты не достались".
Однако такие случаи были скорее исключением и в основном техника передавалась согласно правительственным соглашениям и по описи. Первыми в руки противоборствующих сторон попали боевые вертолеты. В начале 1992 года Азербайджану передали эскадрилью Ми-24 (14 вертолетов) и эскадрилью Ми-8 (9 вертолетов), которые базировались на аэродроме Сангачалы, а Армении - эскадрилью из 13 Ми-24, входивших в состав 7-го Гвардейского вертолетного полка, базировавшегося под Ереваном.
Известны только пять бортовых номера N39, 40, 29, 17 и 45, однако вопрос о том, кто летал на боевых машинах и насколько широко применялись они в конфликте остается открытым. Азербайджанские же источники утверждают, что за штурвалами сидели армяне из Ливана и Сирии, что представляется крайне спорным.
Однако развал Советской империи на тот момент уже приобрел свой размах и многие высокопоставленные офицеры Закавказского военного округа в открытую поддерживали одну из противоборствующих сторон. Ясное дело, используя свое положение и не за "просто так". В качестве примера просто приведем некоторые имеющиеся в распоряжении автора донесения контрразведчиков того периода:
"12.05.92 г. С аэродрома Новоалексеевска (пригород Тбилиси) на аэродром Кала (Азербайджан) была вывезена партия оружия в количестве 400 автоматов (40 ящиков по 10 штук) и 80 ящиков с патронами. Перевозка, осуществленная на основании распоряжения замкомандующего ЗакВО генерал-лейтенанта С.У. Беппаева, производилась на двух самолетах - Ту-134 (салон командующего) из состава ... ОСАЭ (войсковой части 78782) и Ил-20 (разведывательный) из состава ... ОРАО РУ ЗакВО (войсковой части 15282). По прибытии на место указанное оружие и боеприпасы были получены и вывезены представителями МО Азербайджана во главе с начальником штаба генералом Мусаевым. Факт получил огласку и осуждение среди военнослужащих эскадрилий. По их мнению, в случае попадания указанной информации армянской стороне руководство Армении будет иметь веские основания для обоснованных обвинений российских военнослужащих в пособничестве Азербайджану". И такие случаи были не единичны...
19 февраля 1992 над полем боя впервые появились азербайджанские Ми-24, нанесшие удар по армянским позициям у села Карагалы. Пилотировали вертолеты бывшие советские летчики, перешедшие на контрактную службу в ВС Азербайджана, довольно умело действовавшие пpoтив бронетехники и огневых точек противника. Кроме того, в военную авиацию переманили (естественно, большими деньгами - чего чего а этого "добра" как у азербайджанцев, так и у армян хватало) часть летчиков гражданской авиации. Однако горные условия боевых действий накладывали свой отпечаток и уже в марте армяне заявили, что им удалось сбить два "крокодила".
Продолжали летать в Карабахе и гражданские машины. До 28 января 1992 года потерь у азербайджанских вертолетчиков не было, но в тот злополучный день над Шушой (практически единственным крупным городом Карабаха, населенным азербайджанцами) ракетой с земли был сбит Ми-8 под управлением летчика - русского по фамилии Серегин. По рассказам очевидцев дело происходило следующим образом: "во время взлета сразу трех вертолетов к замыкающей машине со стороны армян потянулся шнур черного дыма. От удара самопроизвольно открылся кормовой люк и с высоты примерно полтора километра люди посыпались как горох". Все, что смог сделать экипаж, так это отвести машину от жилых кварталов. Вместе с экипажем (кроме пилота в него входили два азербайджанца) погибли все находившиеся на борту (а это по крайней мере 30 человек, точную цифру не сможет дать никто, так как контроля за загрузкой вертолетов просто не было). Самое удивительное и страшное в этой истории, это то, что пилот под всяческими предлогами не хотел лететь в этот вылет, как бы предчувствуя свою гибель! И вот и не верь после этого в приметы...
С началом полномасштабной войны в Карабахе Москва решила вывести свои войска из Карабаха и передать оставшуюся на территории Армении и Азербайджана технику. Сначала с 27 февраля по 7 марта 1992 года была проведена успешная операция по эвакуации блокированного армянами 366-го мотострелкового полка, дислоцированного в Степанакерте. Причем людей и имущество эвакуировали по воздуху, так как наземные пути были блокированы "силами самообороны Карабаха", которые рассматривали все имущество полка как "трофей". В "воздушном мосту" отметились вертолеты Ми-6 и Ми-26, которые прикрывались боевыми Ми-24.
Весной 1992 года понесли последние потери в Карабахе и армейские вертолетчики (по сути российские, но по бумагам подчинявшиеся некоему эфемерному образованию как Главное Командование ВВС СНГ). 3 марта 1992 российский военно-транспортный Ми-26, сопровождаемый боевым Ми-24, доставил в и армянское село Гюлистан 20 тонн муки и вывозил оттуда женщин, детей и раненных. Не долетев до Армении, над Кельбаджарским районом Ми-26 подвергся атаке камуфлированного азербайджанского Ми-8. Однако эта атака была сорвана вертолетом сопровождения Ми-24, который маневрированием отогнал противника. Тем не менее, полет завершился трагично - запущенная с земли ракета ПЗРК поразила Ми-26, он загорелся и рухнул около азербайджанского села Сейдиляр. Из пятидесяти человек, находившихся на борту, 12 погибли и 38 получили ранения разной тяжести..
К слову сказать, по всей видимости Ми-26 попал в засаду, так как азербайджанцы имели информацию о том, что именно на борту одного из таких вертолетов в Степанакерт была переброшена партия ПЗРК "Стрела"2М и несколько ЗУ-23-2.
Всеми силами военные пытались оставить противоборствующим сторонам гораздо меньше техники и вооружения, прекрасно отдавая отчет, что буквально "с колес" оно будет пущено в бой. Вот, что, например, Рассказывает генерал-майор Геннадий Климентьев, бывший заместитель командующего войсками Закавказского военного округа по боевой подготовке: " Министерство обороны поставило задачу -- создать оперативные группы по передаче и вывозу части вооружений с территории закавказских республик. Командовать было поручено мне... Вооружение вывозили теми же способами, которые использовали в свое время азербайджанские национальные силы. Ночью, без предупреждения, въезжали, можно сказать, врывались в воинскую часть, вскрывали склады и грузили в основном стрелковое оружие в машины. Прикрывала нас группа спецназа. Оружие переправляли на вертолетах в район Краснодарского края, в арочное укрытие, предназначенное для самолетов. Как только укрытие заполнялось, ворота заваривались, вокруг устанавливали мощное минное поле, ставили специальные таблички... А бронетехнику, наиболее новые санитарные машины, "Уралы", "КамАЗы" вывозили на ИЛ-76... Это продолжалось до тех пор, пока не произошло следующее. Однажды я приехал на аэродром, чтобы встречать наши самолеты из России, прибывающие за вооружением. Оружие, которое мы хотели переправить, спрятали в кустах, чтобы азербайджанцы ничего не заподозрили. И вот самолет заходит на посадку, выруливает на стоянку. И вдруг на полосу въезжают две военные машины с вооруженными азербайджанцами. Одна из них останавливается перед носом самолета, другая сбоку. Азербайджанцы высаживают экипаж самолета, подводят к ангару и ставят к стенке. И меня вместе с ними. Начинают оскорблять... Даже открыли огонь поверх наших голов... Когда они стрельбу прекратили и нам разрешили повернуться, я увидел среди них бывшего капитана Советской Армии и спросил: "Чего вы хотите?" Он ответил, что было получено задание арестовать экипаж самолета и людей, встречающих его, а затем отправить всех под арестом в одну из воинских частей..."
Перевозки военного имущества по воздухе не всегда заканчивались благополучно, так 13 мая над Казахским районом Азербайджана потерпел аварию Ми-26, перевозивший военное имущество из Тбилиси в Нахичевань. Экипаж под командованием майора Сергея Воеводина и 6 пассажиров погибли. Первоначальная версия об огне с земли не подтвердилась последующим расследованием (хотя и выяснились и такие "пикантные" подробности, как, например то, что вертолет летел без письменного разрешения начальства). Вообще в то время в Закавказье билось очень много авиатехники, по большей части из-за царившей неразберихи.


Армяно - азербайджанская война.

Получившие достаточное количество боевой техники азербайджанцы решили раз и навсегда решить проблему Карабаха военным путем. И для этого были все основания - превосходство в тяжелой технике (армяне тоже получили кое-какую бронетехнику, но перебросить в Карабах не смогли - как уже упоминалось, на тот момент не было наземных коммуникаций с Карабахом), в живой силе и наконец в военных специалистах (а практически сразу строительство национальных вооруженных сил взяли под свой контроль турецкие генералы).
Мало того, 8 апреля 1992 года азербайджанцы обзавелись и собственной авиацией в виде единственного Су-25, угнанного с аэродрома Ситал Чай 25-летним старшим лейтенантом Вагифом Бахтияр-оглы Курбановым. Летчик при помощи двух своих соотечественников: техника самолета лейтенанта Мамедова и авиамеханика прапорщика Кулиева, летчик подготовил штурмовик к полету и перелетел на гражданский аэродром Евлах*, откуда через месяц стал совершать боевые вылеты.

* - это официальная азербайджанская версия, хотя многие очевидцы говорят о том, что базирование штурмовика на этот аэродром представляется маловероятным, так как аэродром не обладает ВПП необходимой длины

Российское руководство немедленно потребовало вернуть самолет, но на мнение Москвы уже тогда мало кто обращал внимание. Тогда Министерство обороны России сообщило, что был отдан приказ уничтожить самолет-дезертир и 982-й ИАП, базировавшийся в Грузии на аэродроме Вазиани, в апреле 1992 постоянно держал в готовности пару МиГ-23 для перехвата азербайджанского штурмовика, но были ли какие-то реальные попытки перехвата неясно, хотя вряд ли кто-то посмел бы нарушить новоиспеченный суверенитет бывших республик.
По крайней мере, уже начиная с 8 мая Су-25 регулярно бомбил Карабах. Причем использование единственного штурмовика имело свои особенности - его использовали исключительно для "стратегических" бомбардировок, а непосредственной поддержкой на поле боя занимались "крокодилы". Использовался "грач" и крайне нетрадиционно - так, 9 мая Курбанов перехватил и обстрелял гражданский Як-40, который вывозил беженцев из Степанакерта (самолет совершил аварийную посадку и хотя никто не пострадал, но лайнер списали). Говоря о Курбанове стоит также заметить, что сведения о применении им управляемого оружия скорей всего являются "уткой": дезертир не имел необходимых навыков (служил в полку всего год), да и для просто подготовки одной управляемой ракеты для запуска нужен целый стенд и куча специалистов, чего в Азербайджане образца 1992 года явно не было.
Майские бои стали решающими для обеих сторон. Азербайджанцы бешено наступали, на всю катушку используя свое господство в воздухе. Однако боевой дух армянских отрядов оказался выше и 18 мая с взятием Лачина была прорвана наземная блокада республики. Этот успех вызвал целую волну авиаударов, причем часто густо в прицелах Курбанова и вертолетчиков были сугубо гражданские цели.
Беспрецедентный случай угона боевого самолета и усилившееся давление на авиаторов, потребовал от руководства России (а все авиачасти в регионе на тот момент были переданы именно в состав ВВС РФ) незамедлительных мер. В результате 9 - 10 июня 1992 года была проведена операция по перегонке самолетов.
Эвакуации прежде всего подлежала техника с аэродрома Насосный. Однако из-за откровенного предательства отдельных офицеров (в этой связи часто вспоминают полковника Владимира Кравцова, занимавшегося расформированием полка ПВО, а чуть позже ставшего генералом и командующим ВВС Азербайджана) на этом аэродроме азербайджанцами было захвачено несколько десятков (возможно, до 30) перехватчиков МиГ-25ПД.
В Далляре заместитель командира разведывательного авиаполка подполковник Александр Плеш сообщил азербайджанцам о намеченной перегонке самолетов в Россию (за что впоследствии получил место командира эскадрильи в азербайджанских ВВС). 9 июня на территорию аэродрома ворвалась толпа, женщины блокировали полосу, а мужчины порезали пневматики боевых самолетов. Таким образом, был сорван перелет 8 МиГ-25РБ. Всего на этом аэродроме азербайджанцы захватили 5 разведчиков МиГ-25РБ, 11 Су-24МР и 4 Ил-76, присланных для эвакуации личного состава и имущества. Причем один Ил из Далляра перегнал в Баку гражданский экипаж некоего Байрамова.
Это была самая большая удача для азербайджанцев, так как из Ситал Чая удалось вывести всю технику (причем сразу после ухода военных на этом аэродроме "совершенно случайно" возник пожар, который уничтожил все постройки!), а в Кюрдамире "оккупанты" оставили только один неисправный самолет.
Правда ценность захваченных самолетов была невелика. Разведчики Су-24МР не имеют никакого прицельного оборудования для бомбометания, но установить бомбодержатели для бомб и подвески НУРС азербайджанцы, в принципе, могли, тем более, что в Азербайджане имелся авиаремонтный завод, специализировавшийся, правда, на МиГ-25. Атаковать цели в таком случае можно "на глазок", благо по городу не промахнешься.
МиГ-25РБ и его модификации предназначены для ударов по крупным стационарным объектам, а также ведения фото и радиотехнической разведки. Характеризуя атаки разведывательно-ударных МиГ-25РБ, упоминалось, что атаки также велись без применения сложных прицельных комплексов, которые часто выходят из строя, требуют квалифицированного обслуживания и запчастей.
А вот к утверждениям о том, что перехватчики МиГ-25ПД лихо крошили армянские танки тепловыми ракетами Р-60 класса "воздух-воздух", стоит отнестись с недоверием. Очень трудно представить, как летчики скоростных, неманевренных перехватчиков, обладающих не очень хорошим обзором вниз, отыскивали в горах одиночные танки и БМП, пикируя выходили на них в атаку, при этом неизвестно, способна ли вообще головка самонаведения ракеты Р-60 захватить тепловое излучение работающего танкового двигателя. А если двигатель--холодный? Да и осколочная (!) боевая часть весом 3,5 кг не лучшее средство для борьбы с танками. Таким образом, вероятнее всего, что слухи об "истребителе танков МиГ-25ПД" несколько преувеличены.
Новая техника была весьма кстати, так как потери азербайджанских вертолетчиков были критические - к концу мая в строю оставалось всего шесть Ми-24. поэтому в дальнейшем тяжесть прикрытия своих войск выдержали старенькие учебно - боевые самолеты чехословацкого производства Л-29 "Дельфин". Благо досталось их аж 70 штук (они состояли на вооружении в одном из авиаполков Армавирского летного училища). Практически единственным достоинством "Дельфина" стал тот факт, что пилотировать его могли даже недоучившиеся курсанты (которые массово увольнялись из различных училищ (как военных, так и гражданских) по всему бывшему СССР "по медицинским причинам").
12 июня азербайджанские войска предприняли наступление на северо-восточном, восточном и юго-восточном направлениях фронта. На театр военных действий протяженностью почти 120 километров был брошен фактически весь военный потенциал Азербайджана. Кроме того, были задействованы также силы дислоцированной здесь бывшей 4-ой советской армии. С помощью бронетехники, установок "Град", орудий и военной авиации азербайджанцы сумел захватить весь Шаумянский район, часть Мартакертского и Аскеранского районов, вплотную приблизившись к райцентру Аскеран. В результате беспрецедентного по своим масштабам наступления азербайджанской национальной армии были разрушены и сожжены десятки сел, 40 тысяч жителей республики стали беженцами.
13 июня бесславно закончилась "боевая эпопея" Курбанова, когда запущенной с земли "Иглой" во время очередного вылета был его самолет был сбит. По телевидению были показаны фрагменты самолета с нарисованным азербайджанским флажком. Руководство Азербайджана высоко оценило боевые успехи дезертира, удостоив его посмертно звания "Национальный Герой Азербайджана".
С учетом сложившейся ситуации 18 июня Верховный Совет НКР ввел в республике чрезвычайное положение. Была проведена частичная мобилизация, охватившая сержантов и солдат запаса, призывников в возрасте от 18 до 40 лет, офицеров до 50 лет, женщин, имеющих специальную подготовку.
В первых числах июля армия Азербайджана, развивая наступление сразу в нескольких направлениях, захватила райцентр Мартакерт и ряд сел района. Над Карабахом, свыше 40 процентов территории которого было оккупировано азербайджанскими войсками, нависла серьезная угроза.
11 августа президент Азербайджана издал указ о призыве всех демобилизовавшихся из армии в 1991-92 гг., а также о продлении срока службы тех, кто находился в рядах вооруженных сил. В связи с расширением масштабов войны и для предотвращения дальнейшего захвата территорий возникла необходимость совершенствования обороны, а также реорганизации системы государственного управления. С этой целью 12 августа "Президиум Верховного Совета НКР" принял указ об объявлении в республике военного положения. Началась мобилизация мужчин в возрасте от 18 до 45 лет. 15 августа был создан Государственный Комитет Обороны (ГКО) с передачей ему всей полноты исполнительной и части законодательной власти. ГКО, председателем которого стал Роберт Кочарян, был призван мобилизовать все людские и материальные ресурсы республики, перевести предприятия, учреждения и организации, весь общественно-политический потенциал на рельсы военного времени. Для объединения разрозненных и автономно действовавших отрядов самообороны под единым командованием и создания регулярной армии в кратчайшие сроки была осуществлена структурная реорганизация вооруженных сил.
Тем временем на различных участка фронта разворачивались жестокие бои. Одновременно продолжались налеты азербайджанской авиации на гражданские населенные пункты. 18 августа на Степанакерт были сброшены бомбовые контейнеры РБК-250 и РБК-500, в просторечии имеющие название шариковые бомбы, применение которых против гражданского населения запрещено международным правом. В последующие дни бомбежкам подверглись также села Мартунинского, Мартакертского и Аскеранского районов. Причем в налетах приняли участие бывшие советские летчики из расформированных авиаполков, так как по старой русской традиции самолеты перегнали, а о людях как то забыли.
20 августа "Стрелой" был сбит МиГ-25ПД азербайджанских ВВС, в кабине которого сидел бывший летчик 82-го ИАП киевлянин Александр Беличенко. Летчик катапультировался и попал в плен. Его затем показали журналистам, а Верховным суд Армении приговорил его к смертной казни. Однако вскоре его помиловали и сейчас Беличенко служит начальником аэропорта в Степанакерте. В этот же день был сбит одиночный МиГ-21, от пилота которого по имени Александр ничего не осталось (по другим данным он умер в плену в Армении).
В конце лета наиболее напряженным участком оставалось Мартакертское направление фронта. 26 августа ценою больших потерь азербайджанцам удалось овладеть автомагистралью Мартакерт-Кельбаджар, имевшей важное стратегическое значение. Малочисленные карабахские силы, действовавшие на Мартакертстком направлении, оказались в тяжелом положении. С целью укрепления войск на данном участке фронта была произведена перегруппировка сил, в результате чего карабахским формированиям в начале сентября удалось приостановить продвижение противника, а на Аскеранском направлении перейти в контрнаступление и освободить ряд сел этого района. В этот же период в полностью оккупированном Шаумянском районе развернулось партизанское движение.
В последней декаде сентября азербайджанские войска дважды предпринимали попытку перерезать лачинский гуманитарный коридор (причем гуманитарный это сказано слишком громко - по нему вовсю перебрасывали боевую технику и вооружение, в частности именно так в Степанакерте появились восемь зениток С-60) , однако были остановлены в 12 километрах от него, а затем отброшены назад. При этом широко применялась авиация, так 5 сентября армянами был сбит очередной Ми-24, в котором погибли майор Сергей Синюшкин* и капитан Евгений Карлов, которые согласились выполнить несколько боевых вылетов за определенную плату.

* - стоит отметить, что в нынешних азербайджанских публикациях утверждается, что Синюшкин (или Сенюшкин?) уже был гражданином Азербайджана, что представляется крайне невероятным, учитывая сложившуюся ситуацию

Интересно отметить, что по всей видимости, советские вертолетчики воевали и с другой стороны - так, по последним данным в 1992 году в районе азербайджано-армянской границы были сбиты несколько Ми-24П, формально принадлежавшие ВВС СНГ. Их экипажи погибли, в том числе -- полковник Гуляев, старший лейтенант Терещенко и другие. И тут необходимо сделать два принципиальных уточнения: как выяснилось в ходе дальнейшего расследования Гуляев и Терещенко были "по ошибке" сбиты армянами, а вдова старшего лейтенанта так и не получила до сих пор причитающиеся ей 100 тысяч рублей за погибшего мужа.
19 октября карабахские силы перешли в контрнаступление на юге коридора, выйдя к границам Кубатлинского района. Чуть ранее, 10-го числа карабахцы заявили о сбитии еще одного Су-25. Сообщения о наличии в Азербайджане еще нескольких самолетов этого типа стоит принять по крайней мере настороженно (сведения о том, что их передали (как вариант - продали) грузины из задела, собранного на Тбилисском авиазаводе, маловероятны, так как в этом период грузинам хватало собственных проблем с Южной Осетией) и по мнению автора скорей всего сбитым был Л-29 "Дельфин", который в полете легко принять за "грач". Вообще за октябрь армяне претендуют на три сбитых самолета (МиГ-21 и два Л-29), в которых погибли два летчика, а один - Анатолий Чистяков - попал в плен.
В ноябре 1992 года "армия НКР" в ходе контр наступательных действий на северо-востоке Мартакертского района практически взяла под контроль магистраль Тартар - Мартакерт - Кельбаджар. В течение всего месяца на всем протяжении Мартакертского фронта велись ожесточенные бои. Азербайджанской авиации удалось достигнуть определенных успехов - в частности, все военные перевозки по лачинскому коридору стали вестись исключительно ночью. 23 ноября понесли потери и армянские вертолетчики - огнем с земли в районе коридора были сбиты сразу два Ми-8.
К концу 1992 года по всей линии фронта наметилось снижение активности боевых действий. В начале января 1993 года военные действия по всему азербайджано-карабахскому фронту вступили в новый этап. Азербайджан задействовал почти весь свой арсенал - все наличные боевые самолеты, танки и боевые машины пехоты. Что естественно не могло не сказаться на потерях сторон - только с 10 по 15 января азербайджанцы записали себе не менее 10 сбитых самолетов и вертолетов армян, однако подтверждения из независимых источников получили только три случая: 12 и 14 января было сбито по одному Ми-8, а 15-го числа - МиГ-21.
За тот же период карабахцы заявили о том, что азербайджанские ВВС потеряли два Л-29, один МиГ-21 и еще один "реактивный" самолет.
14 января азербайджанские войска предприняли крупномасштабное наступление в направлении сел Кичан и Срхавенд Мартакертского, а также Чартар Мартунинского районов. Однако противнику не удалось на этих участках продвинуться вперед.
В начале февраля жестокие бои развернулись на северном фронте. С целью освобождения захваченных территорий Мартакертского района "командование Армии Обороны НКР" 5 февраля дало приказ о наступлении. Сломив в течение нескольких дней сопротивление противника, карабахские силы вышли на стратегический участок дороги Мартакерт-Кельбаджар. К концу февраля в результате упорных боев карабахским силам удалось установить полный контроль над Сарсангским водохранилищем с находящейся здесь электростанцией, имеющей жизненно важное значение для республики.
В период с 27 марта по 5 апреля начались операции по ликвидации военных баз Кельбаджарского района, представлявших серьезную угрозу западным рубежам "НКР". 3 апреля были подавлены огневые точки в райцентре Кельбаджар. Захватив перекресток, связывающий Кельбаджар с Гянджой, карабахские силы 5 апреля вышли к Омарскому перевалу. Со второй половины апреля обстановка на фронте стала сравнительно спокойной.
16 апреля азербайджанским военным удалось сбить армянский Ми-8, который эвакуировал раненых - 12 пассажиров и члены экипажа погибли.
Однако в конце весны и начале лета ситуация резко изменилась. После непродолжительного перерыва противник возобновил боевые действия на всем протяжении линии фронта, выбрав для главного удара восточное, Мартунинское направление. Но все попытки прорвать оборону карабахских войск оказались безрезультатными.
В начале лета "командование Армии Обороны" приступило к реализации плана по освобождению города Мартакерт, предприняв наступление одновременно по нескольким направлениям. Своей кульминации бои достигли 27 июня - благодаря решительным и согласованным действиям Мартакерт, почти год находившийся под оккупацией Азербайджана, был освобожден.
4 июля азербайджанская армия начала крупное наступление одновременно на Аскеранском, Гадрутском и Мартакертском участках фронта, поддерживаемое авиацией и бронетехникой. На всех направлениях противник был отброшен на исходные позиции. Под контроль карабахских сил перешла стратегически важная высота у села Шелли Агдамского района, откуда постоянному интенсивному артиллерийскому обстрелу подвергались населенные пункты Аскеранского района и город Степанакерт.
Тем не менее "столица НКР" продолжала обстреливаться из города Агдам, где находилось большое количество дальнобойных орудий и установок "Град". С целью обеспечения безопасности Степанакерта перед вооруженными силами Арцаха была поставлена задача ликвидировать военную базу Агдама. 23 июля карабахские войска, сломив сопротивление противника, который бросил на этот участок фронта основную часть своих вооруженных сил, с боями вошли в Агдам. Тем самым была ликвидирована не только угроза систематического обстрела" столицы НКР", но и наступления на Аскеран и сопредельные районы.
С ликвидацией этой крупной военной базы руководство Азербайджана было вынужденно выступить с предложением о прекращении огня. 25 июля фактически впервые за время конфликта была достигнута договоренность о трехдневном перемирии.
Велики были и потери авиации обеих сторон. Так, 5 июля был сбит очередной азербайджанский Л-29. А в ходе бесплодных попыток отразить наступление противника, начиная с 22 июля армянские зенитчики заявили не менее чем о семи сбитых самолетов и вертолетов противника. Реально подтвердить можно только потерю одного МиГ-21 (22 июля в районе Агдам - Мартуни, летчик катапультировался) и двух Ми-24 (один сбит в районе Мартакерта, другой - недалеко от Степанакерта). Фамилии пилотов во всех случаях остались неизвестными, но можно с большой долей уверенности сказать, что в сбитом в районе Мардакерта огнем "Шилки" "крокодиле" погиб Закир Юсифов (бывший гражданский летчик, с 1989 года летавший над Карабахом).
Однако в начале августа ситуац

Автор: Сабир 19.05.2007, 10:22

Амир

Цитата
Нагорный Карабах (историческое название - Арцах)


Амир, отредактируете свою статью, а вообще не стоит размещать проармянские высказывания на Азербайджанском форуме.

Автор: Амир 13.08.2007, 16:46

Сабир,будьте добры отредактируйте статью если считаете нужным.

А теперь по теме. Если рассказ размещался прошу удалить.

Рассказывает Александр КРУЛЬ,

сотрудник азербайджанского ОПОНа

Нами гордился Азербайджан

После начала войны в Карабахе я счел своим долгом быть на фронте. Вопроса «На чьей стороне?» для меня не существовало: вся моя жизнь была связана с моей второй родиной — Азербайджаном.

Ударный отряд

В 1993 г. я перешел в ОПОН. Созданный еще в горбачевские времена — тогда он назывался ОМОНом, — отряд на 80% состоял из русских. Но к моему приходу там оставалось всего трое славян. Мне оказал личное покровительство командир отряда Ровшан Джавадов. Первый месяц я был во взводе связи, затем перешел в разведроту снайпером.

Полицейским в отряде было только название. Основной нашей задачей был Карабах, где мы выполняли функции армейского спецназа. Наш командир, Джавадов, любил устраивать своеобразный тест для вновь вступивших в отряд: спрашивал, кто они. Если новобранец называл себя милиционером, то мог запросто заработать оплеуху. Затем Джавадов объяснял: «Ты должен называть себя солдатом».

Проводили разведоперации, диверсии, действовали как ударные отряды на наиболее ответственных направлениях. ОПОН дал республике 12 национальных героев, 58 человек были награждены орденами.

Ситуация в Карабахе усугублялась еще и тем, что помимо крайне низкой подготовленности войск многие азербайджанские части были в фактическом ведении не республиканской власти, а целого ряда «уважаемых людей», которые использовали их по своему усмотрению. Так, эпизод, когда Сурет Гусейнов, обидевшись, снял свою бригаду с позиций и развалил фронт, не был чем-то экстраординарным. Ходили даже слухи о «продаже» городов армянам. На этом фоне подготовленная, дисциплинированная, патриотически настроенная и главное, беспрекословно подчиненная центральной власти часть выглядела впечатляюще. Мы гордились своей принадлежностью к ОПОНу, а нами гордился весь Азербайджан.

Наше появление на передовой резко поднимало боевой дух других частей. Хорошо знал нас и противник, за нами вели настоящую охоту. Сдаваться в плен опоновцам было нельзя. Особенно русским, которых армяне рассматривали вообще как наемников и предателей христианства.

Основу отряда составляли жители захваченных армянами районов: Лачина, Кильбаджара. Помимо вполне понятного желания освободить свои родные дома выходцев из этих мест отличали качества, присущие всем горцам: выносливость, отвага, достоинство и особая душевная чистота, которую в равнинном Азербайджане, увы, встретишь нечасто. Джавадов выделял этих людей и как-то особенно полагался на них.

Моджахеды

На стороне Азербайджана воевали афганские моджахеды, около трех тысяч. Насколько мне известно, их переправку организовали американцы. На них возлагались очень большие надежды. Моджахедов завозили прямо на передовую, чтобы сократи ть до минимума их пребывание в тылу и связанные с этим эксцессы. Их коньком были ночные вылазки, диверсии, засады и минная война. Они включались в работу, не дожидаясь, пока их сведут в отряды и оснастят, сразу же начинали вылазки к армянским позициям. Им платили по 300 долларов на нос, но, насколько я понял, деньги для большинства из них имели второстепенное значение. Они горели ненавистью и жаждали убивать христиан. Армян, русских — все равно.

Одному нашему сотруднику, комвзвода связи, русскому, пришлось целую неделю прятаться. Дело в том, что душманы, стоящие на позиции рядом, увидели его и тут же объявили: «Его голова — наша». Вот и пришлось ему скрываться до конца командировки. Все советские ветераны Афгана вынуждены были скрывать свое боевое прошлое.

Моджахедов откровенно боялись. Они могли забрать любую вещь. Если что не так, сейчас же хватались за автоматы. Если вдруг моджахедам не хотелось идти в бой, их никто не мог заставить. Мне пришлось общаться с ними довольно близко, когда я лежал в госпитале после ранения. Они находились в лучших палатах, им часто меняли белье — то есть им были созданы исключительные условия. И все по той же причине — их боялись. Они и в госпитале не расставались с оружием.

И как только они узнали, что в их корпусе лежит русский, тотчас же выставили около моей палаты «наружку». Я передвигался на коляске. Въезжаю как-то в свою палату и вижу, что там сидят человек двенадцать. Они сидели полукругом, а коляску мою поставили в центре. Минут десять они просто сидели и мрачно смотрели на меня. Затем один из них, сорокалетний дядька, заросший до глаз, начал орать по-афгански, брызгая слюной и размахивая руками. Ну, думаю, вот и смерть моя пришла. Один из душманов начал переводить. Выяснилось, что у орущего в бедре застрял осколок советского снаряда. После чего они меня подвергли перекрестному допросу, пытаясь понять, что я, русский, делаю в мусульманской стране. Почему-то они долго не могли поверить, что я вырос и родился здесь. Наконец, уяснив, что я сражаюсь на азербайджанской стороне, потеряли ко мне всякий интерес.

Нас подставляют

Выступление Сурета Гусейнова втянуло ОПОН в большую политику. После мятежа полковника, потребовавшего отставки президента Эльчибея и двинувшего свои войска на Баку, для примирения сторон и преодоления политического кризиса было решено пригласить в президенты страны Алиева. За ним в Нахичевань полетели наши бойцы во главе с Джавадовым. И первое время его тоже охраняли наши. Уже позже, когда он уселся в президентское кресло, нас потихоньку «оттеснили от тела». Но в любом случае вклад ОПОНа в воцарение Алиева был очень значителен.

Сначала мы ощущали нечто похожее на благодарность, затем отношение к нам со стороны властей начало меняться. Стали происходить довольно странные вещи. Обычно на фронте мы встречали поддержку и полное понимание со стороны местного командования, которое стремилось оказать нам всемерное содействие. Но вот в начале февраля 1994 г. мы должны были наступать в Фейзулинском районе на город Городиз. Нам не дали провести разведку: на позициях мы были в 22 часа, а начать выдвижение должны были в два ночи.

Мы начали выдвигаться двумя группами, и рассвет застал нас метрах в шестидесяти от армянских окопов. Место достаточно ровное, и атаковать укрепленную позицию было глупо. Надо было отходить. Между тем туман рассеялся, и нас засекли.

С трудом мы сумели доползти до холмика, за которым было пять-шесть метров непростреливаемого пространства. Там и залегли, ожидая, что вот-вот армяне накроют нас из минометов. Ни о каком ответном огне даже разговора не было. Наша же артиллерия молчала. Когда мы запросили поддержки, наш снаряд разорвался метрах в пятнадцати от нас. Мы попытались скорректировать артиллеристов, но вторым снарядом они опять чуть не накрыли нас. Пришлось просить их прекратить огонь.

Стали запрашивать бронетехнику, чтобы под ее прикрытием отойти. Нам объяснили, что экипажи отказываются идти в бой, но готовы отдать машины нам: пусть часть наших бойцов возвратится и управляет техникой. Но в этом, собственно, и была проблема — в том, чтобы нам вернуться.

Каким-то чудом мы дотянули до темноты и выбрались, потеряв двух человек убитыми. Думаю, что нам повезло, мы могли бы остаться там все. У нас была уверенность, что нас подставили. Тем более что никакого расследования произошедшего мы не сумели добиться. Никогда до этого мы не оказывались в подобной ситуации.

То, что этот эпизод не был случайным, подтвердил еще один аналогичный, произошедший через пять дней в приграничном с Ираном районе около реки Аракс.

Стало ясно: нас подставляли. Стремились организовать наш разгром, наше поражение. Джавадов кому-то мешал, ну а нас рассматривали как его личную гвардию.

И вот заключено перемирие. Конец войне. Отряду нужно было как-то приспосабливаться к условиям мирной жизни, что было очень непросто, поскольку милицейские функции во время войны были в полном небрежении. Но вернуться к ним нам так и не довелось. Мы были как бы забыты и никому не нужны. Стали происходить и крайне неприятные вещи: некоторые наши бойцы, не зная, видимо, куда себя девать, принялись сводить счеты с теми, кто наживался на войне, на пролитой крови. Хотя, конечно, это были единичные случаи.

Впоследствии ОПОН был втянут в политические разборки тогдашних лидеров Азербайджана. Это привело к тому, что 14 марта 1995 г. был подписан указ о расформировании отряда. Бойцы ОПОНа подчиняться отказались. В результате вооруженного столкновения с правительственными войсками погибли 32 человека: 10 гражданских, 12 солдат и 10 наших бойцов, в том числе командир отряда Ровшан Джавадов. Было ранено 86 человек. Сегодня около 300 сотрудников ОПОНа находятся в заключении, более 80 процентов из них получили сроки от 10 до 15 лет.

Автор: FJ 13.08.2007, 18:44

-------------

Автор: Сабир 14.08.2007, 20:38

Цитата(Амир @ 13.08.2007, 17:46) *

Сабир,будьте добры отредактируйте статью если считаете нужным.



Я не могу редактировать в этом разделе. А если вы считаете правильным выставлять проармянские статьи, на Азербайджанском форуме это ваше личное дело можете не редактировать.

Автор: Амир 14.08.2007, 21:21

Цитата(Сабир @ 14.08.2007, 22:08) *

Я не могу редактировать в этом разделе. А если вы считаете правильным выставлять проармянские статьи, на Азербайджанском форуме это ваше личное дело можете не редактировать.

нет все абсолютно не антинародно и не проармянски.Дело в том я тоже не могу отредактировать статью.тогда пусть модератор будет добр исправить.

Амир, Ваш пост отредактирован.
Просьба, на будущее, перед тем как публиковать какие-либо статьи на форуме, внимательно читайте их.
С уважением, Asadulla

Автор: Сабир 24.09.2007, 11:05

Очень сильный Рассказ. Есть в нём мат, публикую как есть. Прочтите.
______________________________________________________________


.....оставшимся в живых, оставшимся мертвыми, убежавшим, приспособившимся, помогавшим, всем сочувствовавшим, всем тем, кто пошел, и всем тем, кто пойдет снова - посвящается....

......Жизнь человечкина – она как шкура овечкина, вся в завитушках да кудряшках, и чем время интереснее для историка, чем прибыльнее оно для политика или спекулянта, тем кудрявее оно для человека простого, бутиками не избалованного, фуршетами не кормленного, «Вдовой Клико» не поенного, Синди Кроуфорд не сосанного. Завивается жизнь волосом лобковым, не хочешь иногда, а вот завоешь в голос, как пес на луну. Так и живем себе потихонечку, любим, смеемся, плачем, нашего брата и в армию призывают, и увольняют без выходного пособия, то один опыт поставят, то другой, то в принудительном порядке на прививку гонят, то на выборы, организованно, по совести, с обещаниями и фанфарами балаганными. В общем, кудряво нам на свете живется, все волнами, колечками, сплошные кудри, куда ни глянь, даже под самыми подмышками. А истории обе подлинные. Невыдуманные. Ну, ваше право, хотите верьте, хотите нет, а если так не терпится меня во лжи уличить да на брехне поймать – выправляйте себе загранпаспорт, садитесь на автобус возле турецкого посольства, что на улице Хагани , и через пару-тройку дней он домчит вас прям до Карса. Добравшись же, разыщите отель… ну, его название позже узнаете, да расспросите обо всем его хозяина. И про Аллахъяра с Валерием я тоже не соврал ну ни капельки, говорят, что на его могиле в Агдаме, на территории, временно (верю в это изо всех сил и всеми своими килограммами) оккупированной сепаратистами, до сих пор лежат живые цветы... С меня взятки гладки, я так, мимо проходил, подслушал, запомнил, обработал, записал да вашему просвещенному вниманию предлагаю. Знаешь, читатель, по-моему, в обеих историях не так уж много веселого, но очень много здорового и жизнеутверждающего смеха. Не человечьего ржача, а смеха Господа Бога над людской глупостью, стремлением к убийству, желанием оттяпать кусок пожирнее, смеха самой жизни во всё её большое луженое горло. Ты просто попытайся повнимательнее вслушаться, и ты обязательно его услышишь. И еще… внимательно вслушиваясь в переливы её смеха, ты обязательно увидишь за всем этим Его улыбку.....


Всегда старающийся внимательно вслушиваться и пристально всматриваться


Самит Алиев








....тот год выдался не ахти, какой удачный. Ну какая там в жoпy, удача в середине девяносто второго на Кавказе? Одни ГРАДЫ с «Алазанями», и все по голове, по голове, получив независимость, сынку поворотился, нагнулся слегонца, и вот тут то ему и засадили из-за кустов... война, знаете ли... Не найдя мозгам, рукам и гормонам лучшего применения, лица кавказской национальности в едином порыве сцепились клубком, с воплями и проклятиями выбивали друг другу зубы, выкалывали глаза, вырезали кресты на спинах соседей, вешали пленных, разрушали храмы, сжигали деревни, развлекались, короче как могли, веселились сами и веселили дьявола. Отдыхали, короче. Отдыхали так, как их тому научили. Стравив, поманив, словно ишака морковкой, напев в уши сказки о том, что во всех их бедах виноват тот, кто живет по соседству, захвативший исконно ихние территории, а теперь, после избавления от ига коммунистов, гнета марксистов, попранной экологии и тотального неуважения к правам человека и отдельно взятой нации в целом, нам обязательно нужна Великая Армения, Великая Осетия, Великий Туран и все по причине пробуждения национального самосознания, первейшим симптомом коего является неуемное желание yeбать соседа по голове чем-нибудь тяжелым, и желательно насмерть. Потому как мы не потерпим, чтоб он, паршивый некрещенный бусурманский кяфир мешал нам строить счастье всех и каждого в нашем отдельно взятом независимом государстве. Все нормально, все в порядке, Москва - хозяин помрэ, и бывшие рабы очень быстро научились дерзить всем, каждому и друг другу в частности, а чтобы жить стало легче, чтобы жить стало веселее, начали заводить себе рабов из числа собственного народа. Благо, хапать, грабить и убивать стало можно без оглядки на бывшую метрополию, потому как необходимость делиться с ней наворованным, ресурсами, и вообще, трофеями внезапно отпала. Кому война, а кому мать родна, люди попроще, опьяненные криками «ура» раздававшимися с трибуны, стройными колоннами ушли на фронт (кричавшие и призывавшие, сами на войну не пошли, потому, как то ли комиссованы были, то ли дела поважнее нашлись), когда же патриотический запал потихоньку сошел на «нет», а на истошные вопли о нуждающейся в вас родине больше никто не велся, пришлось забривать лбы насильно, причем по странному стечению обстоятельств, отпрыски и родственники гейдаров алиевичей, эдурадов амвросьевичей и прочих тер-поросянов в парикмахерскую не попали, а в траншею под пули – тем более. Вещавшие с трибуны быстро разжились деньгами, лежавшие в окопе – с такой же скоростью, и тоже разжились, но уже протезами, в общем, все было по справедливости, каждому по должности и происхождению, раз уж по труду никого не устраивало. Сами виноваты, драли горло на площадях, по столам кружками стучали, грозились из всех врагов в единый миг фрикасе сделать - теперь не жалуйтесь на шеф-повара и не пеняйте на качество продуктов. Не было, как говорится печали, но отцы народа вмиг её на шею людскую накачали, после чего с удобством свесили ножки, обозревая с высоты, где чего еще приватизировать можно. Им то что, им плевать, потому, как не их детям расхлебывать. А вам, дуракам, наука. Раз по-людски не можете – ковыляйте на протезах за пенсией....

.....и было это давным-давно, наверное, в другой жизни, или в другом измерении, и цвел тот край, и ломило в глазах при виде садов и виноградников, бегущих к горизонту, и кивали снежные шапки гор случайному или приглашенному путнику, и журчала речка «Заходи, гостем будешь», и щекотало в носу от запаха кябаба, и росли на той земле, на одной, в общем то улице, два пацана, Аллахъяр и Валерий. Один квартал вниз от стоянки такси перед автовкзалом – и вот он, дом Аллахъяра, крытая жестью крыша и водосточная труба с причудливо вырезанными краями, ну точь в точь хвостик граната. А чуть ниже, ну, буквально метрах в сорока дом Валеры. Крылечко, занавесочки в окнах, опять же цветочки на подоконнике... А хули, провинция. Городок, в котором они родились и выросли, не особенно велик был, зато на весь бывший СССР славился, причем не только (хе-хе) и не сколько ударным да самоотверженным трудом его жителей, сколько одноименным портвейном, что на тамошнем винзаводе производили. Ну, вы уже врубились, наверное, это я об Агдаме. И были они оба черные, в кости широкие, с глазами быстрыми, на голову скорыми, а как подросли немного, так лучше них на той улице насчет тутовки пожрать специалистов и рядом не водилось. Даже внешне эти парни чем-то похожи были, то ли загаром, то ли повадками, а то ли еще чем, ну известное дело, мало ли что в голову после тутовки стукнуть может... У Валеры, правда, нос был чуть побольше, армянин, сами понимаете, так уж им по генетике полагается, вот поставишь рядышком двух черножonых, у кого нос больше, тот и армянин... или грузин... или из моих, из азербайджанцев....ну, в общем, совсем я запутался, да и тебя, дорогой читатель, запутал, ведь если ты из России, то для тебя мы так и так все на одно лицо, и тебе в такие тонкости вникать недосуг, если ты с Кавказа, но живешь в Краю Березовой Регистрации, то тебе сия градация тоже как-то пoxyям, потому как в отделении всех нерусей без разбора мордой вниз лỏжат, ну а если ты с Кавказа, но по тем или иным причинам все еще на нем, родимом, местожительство имеешь – то по нынешним временам ты и без таких деталей повод найдешь соседу под глаз засветить...

......была она не молодой и не старой, не красавицей и не уродиной, была она не толста и не стройна, не зла и не добра, она была просто матерью. Когда женщине за сорок, когда её мужа мужа убивают где-то в России только за то, что у него слегка не блондинистый цвет волос, когда покойный муж оставляет женщине только старый домик в Раздане и долгов на полторы тысячи долларов, ей не до масок против морщин, ей не до кремов против целюллита и для загара, ей не до фитнесс-центра и совершенно не до аэробики и прочих элементов бонтона да жизни со вкусом ирландского ликера. Особенно если кругом война, а у неё сын призывного возраста. Бабьим бывает не только лето, бабьей может быть и зима, и осень, а вот весна – очень редко. В исключительных случаях... Почти никогда, или только в девичестве... Да, чуть не забыл... Звали её Ануш.... Сладостная в переводе, если не ошибаюсь....

...уничтожение живой силы и техники противника – первостепенная задача любой армии, ведущей боевые действия. В горах и плоскогорьях каждое ущелье, каждая неровность рельефа, каждая скала – естественное укрепление, и выбить оттуда противника – дело нелегкое. Соотношение потерь у наступающей и обороняющейся сторон – один к пяти, в горах потери наступающих могут возрасти до семи. Из бронетехники там пригодится разве то, что полегче, сами понимаете. Дерущиеся народы – это вам не толстомясые тетеньки, на базаре скандалящие, у тех запал быстро пропадает, одышка начинается, да и люди вокруг стоящие, все больше поглазеть да речевыми оборотами восхититься собираются. А к сцепившимся народам сбегаются близкие и далекие соседи, все с советами, предложениями и инструкциями, по-соседски так протягивая то одному то другому дерущемуся полено, или кол здоровущий, на, мол, вдарь, ты этому xyю посильнее промеж глаз, да так вдарь, чтоб не поднялся уже, а то другой сосед ему уже берданку протягивает… БЕЙ ЕГО!

....Раздан городишко небольшой да препаршивый. Дело там есть всем и до всех, все и всё про всех знают, а если и не знают, то обязательно догадываются, своевременные выводы делая. Провинция, Восток, Кавказ. А с войной жить там стало еще паршивее. Ясное дело, не с чего жиреть, света нет, газа – самая малость, из еды один хлеб с мацуном*, и то пока в очереди отстоишь – семь потов сойдет, потому, как очередь с раннего утра занимать надо. Ну, я не спорю, национальное самосознание и идея Великой Армении важнее сытого желудка и теплой квартиры, намного важнее, и куда там отдельно взятой женщине без мужа в политике разбираться. Правда один раз, по женской глупости она перебила Вартана на собрании домкомитета. Что тут началось! Вартан был политически грамотным, человеком небедным, влиятельным, и даже главой местного отделения какой-то «Партии Национального Самоопределения» его даже исполнительная власть побаивалась, ну, если и не прудила в штаны при его появлении, то, как минимум предпочитала не связываться. Бес эту партию знает, но завязки у Вартана были, говорят, от Еревана до самого Лос-Анджелеса. Так вот, на собрании домкомитета Вартан, войдя в раж, стал стучать кулаком по трибуне и громко так говорить, что, мол, на алтарь Великой Армении, если понадобится, надо положить даже своих детей, как Авраам сына своего перворожденного, а она возьми и спроси, мол, где находится алтарь Великой Армении, тут, в Раздане, или в Марселе, что во Франции, и если алтарь тут, то почему сын Вартана вот уже как целых полгода в том Марселе учится и возвращаться, чтоб на алтарь лечь, не собирается? Зал загалдел, Вартан позеленел от злости, но так ничего и не ответил, правда, по глазам его Ануш поняла, что все еще впереди, потому как таких выпадов он не прощает. Гром грянул чуть позже, ровно через полгода, когда её сыну стукнуло 18. А xyль вы думали-то? Возраст призывной, кому ж еще защищать родную страну и общенациональную идею от турецкой угрозы, как не сыну матери-одиночки без денег и могущественных родственников? Не Вартанову же сыну, нет, ни в коем случае, он парень здоровущий, кило эдак девяносто с гаком, под таким любой алтарь треснет и такого не всякий жертвенник выдержит, а вот сын Ануш – он сложением поминиатюрнее будет, а в таком разе там, на алтаре-жертвеннике ему самое место. Как тому голубю, которому лапку надрезают – хрясь – и приличествует жертве сожаление во сто крат большее, нежели тому, кто жертву оную приносит.. и не удивляйтесь, реальный обычай, так оно все и происходит.

……..а начиналось все с обычных драк стенка на стенку. Ну, это когда парни из одной деревни, намотав на кулак ремень с увесистой (порой и заточенной) бляхой шли вваливать nизды парням из соседнего села. Людям альтернативной, так сказать, национальности и религии, и которых не жалко ни при каких обстоятельствах (то, что после семидесяти лет, проведенных под бородой Маркса и сенью научного атеизма, оба народа о своих верах имели самое отдаленное представление, стало ясно немного позже). Туда и сюда, оттуда и отсюда сновали хитрые людишки с кожаными портфелями, нашептывали всякое, подзуживали, собирали молодежь по вечерам для лекций об умном, о традициях и об истории, да только история была какая-то хитрожoпo-однобокая, в духе «а по соседству с нами, такими трудолюбивыми пахарями-строителями-созидателями – любимцами Создателя, поселились варвары-соседи». Дяди всем обещали вольготную жизнь, денежные пособия, дефицитные товары вне очереди и защиту от милиции, в случае чего. И с участковыми они ладили, и со шпаной умудрялись не ссориться. Люди проницательные, конечно, сразу же на это внимание обратили, и только диву давались, как у них это получается…. Нет, прости великодушно, дорогой читатель, это я не то чтобы тебя намеренно в заблуждение ввел, это я сам по скудоумию ошибочку допустил. Все начиналось совсем не с драк и никак не с дяденек, а с газетных статеек во всяких «Бакинских Рабочих» да «Ереванских Партийцев». А ниточки, привязанные к мягким лапкам брызжущих слюной, но не блещущих умом марионеток шли далеко – далеко наверх, с солнечного юга на пасмурный север. В Москву, в Кремль, или в Вашингтон, в Белый Дом до востребования по надобности. Это и коту понятно, если глупые люди начинают кричать проникновенные и трогающие за душу вещи, значить где-то неподалеку находится будка суфлера, в которой сидит кто-то очень и очень умный. Справедливости ради надо заметить, что будка может находиться на порядочном от сцены расстоянии, но что такое это «далеко» в наш век, столь скорый на перемещения, передачу информации и на расправу как следствие…
- Вы слышали, в соседней деревне азербайджанцы убили трех армян?
- Не трех, а семерых, и не в соседней деревне, а тут, неподалеку.


......почти каждый день в городок шел цинк. О земле, в плане того, что её надо возделывать, пахать и проливать пот над ее утробой все как-то позабыли, дела, что ли поважнее нашлись. А жить и обедать все равно надо, и никакой такой крутой подъем национального самосознания завтрака не заменит… перебивался народ с хлеба на лук, кто старые вещи продавал, кто на заработки уходил, а кому по возрасту или физической слабости идти некуда было – так оставался. Работала Ануш библиотекарем, а зарплата там была более чем скромная даже по советским меркам, и во что она, зарплата, то есть, во время нестабильности превратилась – даже говорить неудобно, один смех. А тут у сына призывной возраст, и станут в военкомате смотреть, что он кило на десять, а то и на пятнадцать меньше положенного весит. Повестка в таких случаях приходит без опоздания, и времени оставалось в обрез… надо было что то делать, а что тут поделаешь, если даже в долг взять в общем то, не у кого.. расплатиться с долгами, оставшимися от мужа ей помогла двоюродная сестра, жившая в Турции и старенький священник из церкви Сурб Хач (церковь Святого Креста), ныне уже покойный.. Ануш раз в неделю ставила свечку за упокой его души… добрый старый священник сказал ей: «Негоже чтобы за мужчиной на земле долги оставались». Странный был человек, молчаливый, сухонький. Никто б и не подумал бы, что почти незнакомой прихожанке так вот, за здорово живешь денег дать может. Ну и что же, что хорошо мужниного отца знал, по нашим-то временам это вовсе не резон денег давать или руку помощи протягивать… это ведь вам не общинное землевладение, когда люди корнями в землю врастают, всегда с соседями здороваются, да семь своих поколений наизусть помнят: пять живших до и два живущих после…

…когда мелкие стычки да обоюдное швыряние камней сменилось серьезными столкновениями (благо, оружия было завались, уже не советская, но всё еще не совсем российская армия за живые деньги щедро делилась вооружением и солдатами с обеими сторонами, беспокоясь только о своевременной оплате, и редко когда верила в долг хитрым восточным людям, никаких кредитов, а только живые деньги. Все вы на одно лицо, черножoпые, только и разницы меж вами, что одни обрезанные, а другие нет, вот и режьте друг другу, кто до чего дотянется, а нам не жалко)….в тот вечер Аллахъяр зашел к Валере, покурить, да о делах, вокруг творящихся поговорить. Семья Валеры собирала вещи, переезжали они от греха подальше, пока не началось, а начавшись, их не коснулось… ну что тут скажешь, не они эту кашу заваривали, но по всему выходило, что расхлебывать придется именно им .. обнялись крепко а прощанье, думали не увидятся больше.. Валера только фразу обронил, ту, что надолго у Аллахъяра в голове засела, до самой смерти её вспоминал: «Сыграли. нами в «дурака», Аллахъяр.. а прибалтами «преферанс» расписали. Только «преферанс» игра интеллектуальная, там головой думать надо, а тут – руками работать или ноги делать». Сказал так, с горечью сказал, после чего молчание затянулось минут на двадцать, даже чай остыл, и такое вот дело – часы настенные вдруг остановились… не дети, понимали оба, что не обойдется, ой не обойдется, и все, что начинается сейчас, ровно через год детским садом покажется. В сравнении с тем, что наступит… Аллахъяр молча помог другу донести вещи до машины… ну, так и распрощались.. думали что навсегда… «Аллах аманында»* - только и сказал азербайджанец… «Аллах разы галсын»* - ответствовал армянин…. Аллахъяр постоял, покурил, стараясь не глядеть вслед бортовому «Уазику», на котором уезжал с семьей друг его детства… потом вздохнул глубоко, опусти плечи, и пошел, ссутулившись, домой… а кто-то хитрый и злобный, сидя где-то далеко-далеко, в теплом и просторном кабинете, уже поворачивал ключик в замочке старенькой шкатулки, где аж с самого 1905-го года* сидели замурованные советской властью бесы и дьяволы межнациональной резни… от бесов и их лозунгов пахло нафталином, но они были живучими и многое повидавшими тварями, точно знающими, что, где и кому именно надо шепнуть на ухо, или наоборот, проорать благим матом. И стоило лишь приоткрыть крышку, как нечистые создания сразу же полезли наружу, брызжа ядовитой слюной, нагромождая одну ложь на другую, противно пища и царапая лакированную поверхность письменных столов с обеих сторон….

…осенний призыв был на носу, и по тому, как подчеркнуто-вежливо, я бы даже сказал, ядовито, Вартан здоровался с нею при встрече, Ануш поняла, что медлить нельзя.. надо срочно связаться с сестрой, которая жила не где-нибудь, а в самом Стамбуле… да нет, никто и никуда не эмигрировал, она там всю жизнь прожила, там же где родилась.. ну и что ж что армянка.. ну и что же что в Турции.. и не такое бывает… да, замужем за турком и даже прижила от него детей.. двух мальчиков… не правда ли, ужасная женщина… все национальные интересы предала, от врага детишек заимела, даже по любви и по собственному желанию… и Бог с нею, с женщиной по имени Цовинар, сестрой Ануш из бывшей Советской Армении…. Муж Цовинар, Омер, был мелким бизнесменом, только-только раскручиваться начал, в Россию куртки продавать, да дела шли не так, как ему хотелось бы… всё бабло в дело вложил, вот и нервничал мужик, тут, сами понимаете, не до помощи родственникам жены, а раз жена не понимает да требует, то и огрызнуться не грех, ну чего женщину в дела мужские посвящать? Но ночная кукушка всегда любой бизнес перекукует, вот и пришлось ему слово дать, что что-нибудь обязательно придумает… люди восточные – человеки хитрые и к торговле приспособленные, а торговцы люди общительные, разговорчивые и уважительные, и друзей-приятелей у них хватает, кто-нибудь обязательно хоть что-то да присоветует, если и деньгами не поможет… традиция все-таки и корни, и нечего Аллаха жадностью гневить, мужчине скупость не к лицу, и привязанная к шее рука* - справедливое наказание в аду для скупердяев… Потыкался Омер туда-сюда, чтобы скандалов семейных избежать, все звонил куда-то, разговаривая, руками размахивал, языком цокал да головой качал, и договорился с товарищем своим, который гостиницу на окраине Карса держал… небольшой такой отель, ну, четыре этажа, крылечко, вывеска с намалеванными четырьмя звездочками (комиссия из Министерства по Туризму присвоила отелю только три, да её инспектора не каждый год в такие eбeня заглядывают, пусть пока все четыре повисят). Он согласился дать денег, но ему нужна была работница в гостиницу. Чистоплотная, хозяйственная, исполнительная и трудолюбивая, да чтоб порядочная была, хвостом туда-сюда не вертела. А дел ей в гостинице за глаза хватит, вот и отработает, там и за горничными приглядеть надо, и за посудомойками, и как чисто скатерки отмываются и сверкает ли посуда, потому как нечистая скатерть, несвежая постель и грязный стакан в доме, где принимают гостей и странников – есть позор на голову хозяина и харам* в глазах Господа..

….без малого полтора года прошло, как расстались Аллахъяр и Валера. Разразившаяся война железными челюстями пережевывала людей и ресурсы с обеих сторон, но, казалось, совершенно не затронула Баку… город жил так, как будто в пятистах километрах от него не гибли его люди, не плакали дети, в этом городе шлюшьими глазами сияли окна ресторанов, звучала веселая музыка, и даже давали концерты заезжие «звезды»..прибывшие в малом количестве инглисы спервоначалу робко, а потом все смелее и смелее водили носом по древней земле, что в сатанинском безумии пожирала собственный народ… хаос, анархия, некомпетентность, временщики, все резали власть, а вместе с ней и страну на мелкие кусочки, надеясь оторвать и оторваться, мол, нашей кровью всё добыто, нашим и сделается. То и дело боеспособные части отзывали в город, чтобы возвести на престол очередную мразь, тем самым оголяли фронт, и спустя пару дней, когда высоты были уже заняты хорошо подготовленным и неплохо снабжаемым противником, затыкали дыры необстрелянными мальчишками. А как пообстреляются пацаны самую малость – их снова в город, другого выродка в кресло подсаживать. Аллахъяр к тому времени дослужился до подполковника, ни много, ни мало – целая часть под началом, в то время такие вещи быстро делались, в игры не играл, и на просьбы отвести своих ребят и малую толику техники в Баку, чтоб на площади перед Парламентом покуражится, отвечал неизменным: забыли и отстали. Его заместитель, Рустам, человек большой хитрости и лишь воинской смелости, иногда пытался его одернуть, мол, доогрызаешься до беды, да куда там… бешеному мужику море по лодыжку… Рустам был полулезгином-полуазербайджанцем, остался после армии толи в Хабаровске, то ли еще где на Дальнем Востоке, но как началось на Кавказе, сразу же вернулся на родину… они прекрасно дополняли друг друга, хорошие организаторы, на расправу скоры, Аллахъяр как-то попросту застрелил своего зампотыла, ну не на смерть, правда, всего лишь колено пробил, за воровство, понятное дело. Потом подстреленного в Баку отправили, там его потаскали туда-сюда, помариновали чуток, а теперь он, говорят, в большие чины вышел, в министерстве сидит, в удобном таком кресле с подлокотниками… привезли в их часть несколько ящиков сигарет для солдат, и походит к Рустаму солдатик, разрешите, мол, обратиться. Так, дескать, и так, вы б сказали бы тем, кто нам курево шлет, чтобы слали то, что подешевле, потому как если импортные сигареты присылают – их сразу же разворовывают и потом на базаре продают. А если без фильтра – то не всякий на них польстится. Рустам все внимательно выслушал, пошел к Аллахъяру, о чем-то с ним шептался минут эдак сорок, а потом позвали зампотыла, да месили его в землянке ногами минут двадцать. Эти двадцать минут ему, зампотылу, то есть, целой вечностью показались, и как он сам потом говорил, выстрел даже некоторое облегчение принес …

….ровно через неделю деньги были у Ануш. Как – не спрашивайте, для восточных людей государственные границы – штука условная, не у одного, так у другого обязательно по ту сторону, если не родственник, так хороший знакомый в обязательном порядке живет-поживает, да и тайные тропы в горах никто не отменял. А пограничник – он ведь тоже человек, дал солдатику на блок сигарет, он и не смотрит, куда не надо, все мы люди-человеки, и ко всем с пониманием относиться надо… Вартан, кончено, зубами поскрипел, не без этого, да поздно, родимый, денежка уже военкому уплачена, и сын отправлен куда подальше, к родственникам в деревню. Ищи его теперь, если все по закону. К каким таким родственникам? Ну спросите тоже, товарищи европейцы… тут, в самой в нашей общей Азии на свадьбе соседа с кем за столом парой слов перекинулся да стаканчиком стукнулся – он тебе уже вроде кровного родственника становится, даже если и не родственник ниxyя… и никакая такая глобализация этого, даст Бог, не выжрет, не вымоет… а еще через несколько дней Ануш и сама в Карс перебралась, как и договаривались.. деньги отрабатывать… хозяин гостиницы, ну тот самый, который друг Омера, был солидный такой, с усами, при четках, дядька из себя вежливый и уважительный. Объяснялись они спервоначалу больше жестами, но спустя пару месяцев Ануш освоила турецкий в достаточной степени, чтобы и хозяину сказать, мол, того то и того то прикупить надо, и нерадивым подчиненным нагоняй дать, чтобы не расслаблялись.. человек он был вдовый, но богобоязненный, чтобы приставать к Ануш или какие неприличные намеки делать – ни-ни, упаси Аллах, если ему чего надо было, то сначала обязательно стучался в дверь её комнаты, да и после стука не сразу входил, а минуту-другую пережидал, мало ли какие дела у женщины в её комнате быть могут? А, зайдя, всегда почему-то здóрово смущался, отводил глаза в сторону, и нервно теребил кончики усов прямыми и сильными пальцами с аккуратно подстриженными ногтями. Звали его Тунжер, и он здорово прихрамывал на левую ногу, было дело, турецкая армия не курорт, вот в 74-м на Кипре* его то ли подстрелили, то ли ножом по лодыжке полосонули…

….летом 93-го положение на фронте было тяжелее некуда.. стороны то утюжили каждый клочок земли из тяжелой артиллерии и, вспарывая саму её утробу, то неделями кружили друг вокруг друга, огрызаясь редкими минометными залпами, то внезапно наступало затишье, словно им было необходимо снестись с заграничными кукловодами, на предмет «что дальше делать станем».. в часть Аллахъяра в пору такого вот недолгого затишья приехал сам Сахават*, и наши, воодушевленные его пением лучше, чем кизиловой наливкой, открыли шквальный огонь по позициям противника, на что армяне притащили мегафон и давай в него кричать: «имейте, мол, совесть, пусть Сахават допоет, потом продолжим, дайте послушать»…совесть была, палить перестали, и ровно два часа, целых сто двадцать минут обе стороны молча слушали нового Орфея, ничего, ничего вокруг кроме его песни, понимаете, совсем ничего, даже чирканья спичек слышно не было… странная была война, страшная, жуткая… как и любая азиатчина… там глазом не моргнув, целый городок могли с лица земли стереть, ни детей, ни стариков не жалея, как оно в Ходжалах было, а могли и человека пленного запросто отпустить, только потому что соседями были или родителей знали… наши части переговаривались между собой на талышском или лезгинском, потому как многие армяне прекрасно владели тюркским.. а как-то раз, связист доложил Аллахъяру о потоке площадной брани на чисто тюркском… ну, война, дело понятное, нервишки шалят, тут все средства хороши, можно и матюгнуть в запале, но чтоб так виртуозно, с каким-то воистину агдамским упрямством*.. в общем, грит, командир, вас требуют, поговорить хотят… лично… кто-то… какой такой кто-то – а Валера… из Агдама который... сосед и даже друг детства и не только… вот тебе и фортель, вот тебе и война… поговорили, сперва натянуто, конечно, потом голоса дрогнули слегка так, самую малость, даже потеплели… договорились встретиться на нейтральной зоне, да где ж её найти, эту самую нейтральную зону, если укрепления противников стоят ну, по максимуму в полутора - двух километрах друг от друга… ладно, выйдем в чистое поле… ты мужчина – я мужчина, ты один и я один…

- Ну, здравствуй….
- Здравствуй……
- Подполковник уже?
- Да и ты, вижу, не прапорщик….
- И что мы теперь делать будем?
- Сначала покурим, наверное… я даже пистолета с собой не взял…
- Я тоже тебе верю.. и тоже пустой…
- А нож как же?(чирканье спичкой, огонек, прикрытый ладонями подносится к сигарете…. Бывшего друга? Нет, бывших друзей не бывает)
- И его нету.. договорились ведь….
- Да, договорились…. (глубокая затяжка)
- А у меня с собой водка есть..
- И у меня…..
- Отпей из моей фляжки… а я из твоей… все по-честному, Валера, все как раньше..
- Как раньше уже вряд ли будет…
- Да… верно говоришь.. вряд ли…
- Как дома-то?
- Слава Аллаху… у тебя как?
- Тоже слава Всевышнему… ты другое скажи, Аллахъяр.. что дальше делать будем?
- Пленными обменяемся, да будем стараться выжить….
- Да… хорошо ответил… упрямый ты… знаешь… если ты сейчас уйдешь со мной я найду способ переправить тебя подальше… в Россию.. или даже в Польшу…
- Знаешь.. если ты сейчас пойдешь со мной, я тоже найду способ тебя спрятать…
- Прости….. я так…
- Бывает….
- Оба будем стараться выжить, оба, слышишь?

….докурили…. дохлебали водку… молчали… и не заплачешь, не закричишь… не дай никому Боже.. обменялись фляжками, да оба, в общем-то, при своих и остались, фляжки-то советского образца, у обоих одинаковые… казалось, даже царапины на крышках абсолютно идентичны…без слов.. без всхлипов, без эмоций… а ведь самое время всхлипнуть… самое время, читатель….

…..прошло четыре месяца с тех пор, как Ануш стала работать в той гостинице… уставала, понятное дело, четыре этажа, да за всем глаз да глаз нужен… постояльцы были все больше тихие да скромные, никто особо не бузил, уважая Тунжера, если и развлекались, то как-то легко, весело и без свинства, песни пели, от вина не дурея, а ровно в одиннадцать часов расходились по своим номерам. Ну кому надо с полицией связываться, да еще по малопочетной статье «нарушение правил проживания в гостинице после 23:00»? Тунжер был на расправу скор, чуть что – возьмет буяна лапищей за морду, ахнет пару раз затылком об стену, и пока тот в себя придет – наряд уже тут. Слава о Тунжере распространилась быстро, и его гостиницу (так уж получилось) облюбовали исключительно почтенные семейные пары, из тех, кому за сорок, а всякие жулики да безобразники её, гостиницу то есть, за версту обходить старались… оно жуликам разве надо, с ветераном Кипрской Кампании связываться, раз всё на его стороне, и суд и полиция, потому что государство? а потом… потом Тунжер сделал Ануш предложение, все чинно, все по законам Божьим и человеческим. Оба люди зрелые, оба вдовые, кто судья им, да и за что их осуждать? Женщина, прижавшаяся к плечу мужчины с прокуренными усами… женщина, сделавшая для своего сына все, что могла и даже немного больше, женщина, нашедшая любовь и защиту… оставьте вы их в покое со своими словами негодования, дай им Аллах счастья и благоденствия… а если моему рассказу не верите – то поезжайте в Карс… и найдите там гостиницу прихрамывающего Тунжера… не хромого, а именно прихрамывающего… да, совсем забыл… гостиница эта называется «Карабах»… так и скажите любому таксисту, в Карс приехав, если мне не доверяете, на что, в принципе, имеете полное право..


...фляжками обменялись, пленных обменяли, что дальше делать, усы да ногти грызть? С одной стороны присяга, страна, солдаты да погоны, тебе подчиненные, а с другой стороны вот… дилемма – страшнее не придумаешь… с поры детства Аллахъяр плакал всего один раз, 23-го июля, когда был сдан Агдам.. именно сдан… армянская армия вошла в него всего с одним танком, ожидая страшного городского боя, где каждый дом – крепость, каждый переулок – засада, а пятиэтажка – врата адовы…но нет… армия была выведена по причинам, известным только в Баку, а раньше всех из Агдама сбежал Акиф Наги, ныне являющийся председателем Организации Освобождения Карабаха… а потом началась чистка.. грандиозная чистка армии от непокорных командиров и нелояльных новой власти элементов.. займет рота полупустую деревню – а ей приказ «отходить». Как? Почему? Мы уже тут, эта деревушка позволит контролировать квадрат… из Баку сказали… приказ…не нами писан, но нам передан.. назад… в день 23-го июля, в день сдачи цветущего карабахского города, славного своим портвейном на всю Евразию, Джахангир Будагов, капитан азербайджанской армии пустит себе пулю в лоб, понимая, что это, именно это и есть начало конца… кто-то может жить с позором, а для кого-то это тяжесть давящая, неподъемная да несносимая… а Аллахъяр…темная история… его машина подорвалась на мине 24 сентября 1993-го года, подорвалась после того, как по дороге прошла колонна бронетехники… уж не знаю, как оно так получилось и как оно так бывает, может это и не мина вовсе была.. а на следующий день на наш пост пришел человек в погонах… в армянских погонах… развел руками, показывая, что ни оружия у него с собой, ни фотоаппарата, ни рации, только фляжка да кусок хлеба…

- Валера я… пропустите на могилу к Аллахъяру… на час, не больше..
Об их дружбе знали многие, но чтоб вот так.. ночью.. без оружия… помялись… подумали.. да и махнули рукой, проходи, мол… Валера просидел на могиле около часа, сперва молча, потом закрыл голову руками, наверное плакал беззвучно, плакал, раскачиваясь…выпил всю флягу, и так и не закусил…. положил кусок хлеба на камень повыше, потому что не гоже Божий дар и благословение на землю бросать, не в обычае это на Кавказе, потом утер лицо рукавом и вернулся обратно, к нашим солдатам… тут я, мол, как и обещал, а теперь дело ваше.. я пришел один, посидел у друга, а теперь дело ваше и совесть тоже ваша… плен так плен… ты мужчина и мы мужчины – иди к своим…. обратно…обратно иди, Валера, слышишь… подполковник Валера…

…..ровно три дня на этом участке фронта было тихо, не стреляли даже из автоматов.. только трели кузнечиков да шелест листвы… ну и чирканье спичек, как водится… в знак уважения к памяти друга, Валера запретил своим открывать огонь…ну и наши тоже честь понимают, вот и молчали стороны ровно три дня.. целых три дня… Валера своё дело сделал… наверное потому что уверен был: ляг карты по-другому, Аллахъяр сделал бы для него тоже самое.. ни больше и не меньше… спустя два месяца наши войска оставят эту территорию, вместе с могилой Аллахъяра… вместе с могилой Аллахъяра… начнется новое время, в ходе которого мертвых героев просто-напросто сотрут из людской памяти.. ну чего их помнить-то, если и на могилу сходить некуда.. а Валера… Валера потеряет ногу… и после войны, а точнее, после подписания соглашения о прекращении огня поселится в деревне под Агдамом, на оккупированной территории, но на своей, все же земле.. и до сих пор.. говорят, до сих пор на могиле Аллахъяра лежат свежие цветы... обычные, полевые, с острым и пряным запахом… а по вечерам там иногда видят человека на одной ноге.. с той самой фляжкой и куском хлеба, который негоже на землю бросать …

Мира вам, люди… мира, запаха свежевымытой зелени на столе, теплого хлеба в доме и детского смеха на улице…да.. и еще – хорошей вам памяти… ничего и никогда не забывайте… ибо позабыв – позабытыми будете… а стерев – стертыми станете…



Февраль - Октябрь 2006-го


Указатель слов и выражений, встречающихся в рассказе.
Алфавитный порядок не соблюден.

мацун* - кислое молоко
Аллах аманында* - с Богом (азерб)
Аллах разы галсын* - да останется Аллах доволен тобой (азерб)
1905-й год* - первые азербайджано-армянские столкновения,
спровоцированные царским правительством, напуганным размахом рабочего движения на Кавказе
привязанная к шее рука* - восточная идиома, символизирующая скупость
харам* - запретное (здесь: грех)
в 74-м на Кипре* - в 1974м году Турция ввела свои войска на территорию
Северного Кипра, в ответ на м

|Русская версия Invision Power Board (http://www.ws.ea7.net)
© Invision Power Services (http://www.ws.ea7.net)